Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября
Шрифт:
«Не Раковская ли это была?»
«Да, Раковская…» — ответил я.
Игнатьев вышел из кабинета и возвратился с кипой дел в синей папке.
Открыв папку, он дал мне прочесть первое дело. Их, полагаю, было несколько десятков. Дело было надписано: по обвинению Раковской и Раковского в шантажном вымогательстве, кажется, у И. Александрова.
Я сказал Игнатьеву: «В чем же дело? Отчего эти господа не сидят? У вас столько дел о них, и все они, как я полагаю, точные сколки один из другого…»
На это Игнатьев мне ответил: «Дело в том, что Раковский состоит агентом
Во всяком случае, Игнатьев обещал мне вызвать обоих Раковских и, составив о всем протокол, направил к следователю…
Что сталось с делом далее, не знаю.
Раковские более меня, как и сказал мне Игнатьев, не беспокоили в течение двух-трех месяцев, но после этого на меня посыпался целый ряд писем с просьбами Раковской помочь ей. Требования доходили до 25 рублей. Все письма, а последнее, не прочитывая, я отсылал в сыскную полицию. Месяца через два меня совершенно оставили в покое.
В день моего ареста и доставления на Гороховую, 2, в камеру 97, я встретил Раковского, но в то время не мог представить, что он привлекается по делу, в котором подозревается мое участие. Но вчера прибывший из «Крестов» Баталии передал мне, что Раковский привлекается по этому же делу — вот тут и явилось у меня предположение, а не стал ли я жертвой сговора бывшего охранника» {164} .
Если предположения наши верны и Раковский сотрудничал с Петроградской ЧК (а иначе, повторяю, невозможно объяснить, почему этого, бывшего сотрудника охранки, человека, посвященного в деятельность погромной организации, отпустили на свободу), то интригу, затеянную Захарием Петровичем Ждановым со своей исповедью, нельзя не признать гениальной.
Рассказывая о попытке шантажа, предпринятой Раковским в 1916 году, он заблаговременно упреждает попытку Урицкого вставить его в дело «Каморры народной расправы». Более того, обронив как бы невзначай, что все обороты он вел только с евреями, Жданов показывает, что и сама комбинация Урицкого уже разгадана им и все ходы против него блокированы.
Насколько верна наша догадка, судить трудно, но Захарий Петрович Жданов сразу после своего заявления был освобожден, хотя освобождение его и вызвало недоумение как у штатных сотрудников ЧК, так и у секретных осведомителей.
В дело подшито донесение неизвестного осведомителя, возмущенного освобождением Жданова:
«Неужели правда, что Жданову Захарию удалось обмануть следственные власти и освободиться из-под ареста? Неужели свободен тот, который уже совершил ряд преступлений, а ряд новых готов совершить?
В прошлом он занимался скупкой золота, платины, спекулировал всем и даже на валюте с целью обесценить русский рубль. Теперь же этот негодяй задался целью способствовать ниспровержению существующего строя и обещает огромную сумму для борьбы с настоящим правительством — Советской властью» {165} .
Так что факт освобождения Захария Петровича Жданова казался удивительным не только нам. Уж в чем-чем, а в гуманизме последователей Моисея Соломоновича Урицкого обвинить трудно.
Но, видимо, были у них веские причины отступить от плана своего учителя и отпустить на волю Жданова, заменив его и менее состоятельным, и менее подходящим из-за возраста и слезливости — Мухиным.
Человек, который «вел все свои обороты с евреями» и тут, у чекистов, сумел мастерски провести свое дело.
Впрочем, ознакомившись с постановлением от 7 декабря, понимаешь, что на этот раз Захарий Петрович напрасно обольщался насчет победы.
В постановлении этом сказано: «До вторичного ареста Жданова, меры к которому приняты, считаю нужным производство следствия по настоящему делу прекратить и таковое сдать в архив» {166} .
Вот в такой оборот попал в Петроградской ЧК недюжинно ловкий делец Захарий Петрович Жданов.
И вывернуться ему — увы — на этот раз не удалось…
Вот так и «расследовалось» дело «Каморры народной расправы». Были в ходе «следствия» провалы, были и озарения.
6 июня Байковский получил показания Василия Илларионовича Дворянчикова, что якобы в его фотоцинкографии изготовлена найденная при втором обыске комнаты Л. Т. Злотникова печать «Каморры народной расправы», а 12 июня нужные следствию показания дал и сам Злотников.
Хотя мы уже не раз цитировали этот протокол допроса, но приведем его сейчас целиком, потому что это главный документ обвинения…
12 июня сего года по делу показал: «Мухин лично мне ничего не давал, но через Егорова я получил один раз 200 руб., второй раз — 400 руб. Мухин прислал мне эти деньги на расходы, которые будут сопряжены в связи с напечатанием и рассылкой прокламаций.
Прокламаций этих было разослано мною экземпляров не более тридцати, так как по почте я посылал только в редакции газет, если передавал каким-либо лицам, то лично.
Боброву одну прокламацию я дал. Дело было в воскресенье, он шел еще с одним субъектом, которому я тоже дал, субъект этот вам знаком, так как он служит у вас; это Якубинский, который выдавал себя за члена Сов. Р. и С. Депутатов, за директора каких-то двух фабрик и хозяина одной из шоколадных.
За четверть часа до обыска он у меня был, купил на четыреста рублей картин, деньги за которые, конечно, не заплатил.
Печатал я сам прокламации на пишущей машинке, не желая подводить тех лиц, которые не имеют к этому никакого отношения, места не укажу.
От Жданова я ничего не получал и даже незнаком с ним.
Вся организация «Каморры народной расправы» и ее штаба заключается лишь во мне одном: я ее председатель, я ее секретарь, я и распространитель и т. п.
Хотя знал об этом Раковский, который делал мне заказы, приходил ко мне и знал, где находится печать и т. п. Бобров узнал об этом лишь потому, что я ему вручил прокламацию» {167} .