Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Брюханов Владимир Андреевич

В конечном итоге, развязка сюжета получилась столь блистательной, что невольно возникает вопрос: а не была ли столь же блистательной и его завязка?

Например: а случайно ли у выхода из Летнего сада рядом с Каракозовым стоял Комиссаров?

Здесь ответ ясен: костромской крестьянин Комиссаров оказался на месте покушения, конечно, совершенно случайно. Если бы исполнителя на его роль подбирали заранее, то, очевидно, выбрали бы кого-нибудь поприличнее: отец Комиссарова был сослан в Сибирь за какое-то чисто уголовное преступление. Теперь, после 4 апреля, отца были вынуждены амнистировать и вернуть на родину — это вызвало определенную неловкость.

Но

главное, разумеется, в том, что на подобную случайность или неслучайность никак нельзя заранее полагаться (тем более, что Комиссаров — не профессионал из какой-нибудь команды «Альфа»).

Комиссаров, в свою очередь, оказался еще одной жертвой покушения: заласканный славой, он в течение следующего десятка лет вдребезги спился, в приступе белой горячки пытался убить жену и застрелился сам.

Зато более интересен вопрос: а были ли вообще пули в пистолете Каракозова и если были, то из какого материала их изготовили?!

Случайно (опять случайно!) присутствовавший на месте действия признанный супермен и великолепный военный инженер Тотлебен, мгновенно представивший публике подвиг Комиссарова, ведь по существу этим актом объяснил, куда же подевалась пуля, в упор выпущенная в царя.

Между тем, в высших кругах Петербурга утвердилось мнение, что Комиссаров был не открытием, а изобретением Тотлебена; это было весьма вероятно, поскольку никто из остальных свидетелей (включая даже самого Каракозова) поступка Комиссарова не заметил. Мотивы Тотлебена трактовали как чисто пропагандисткий трюк — стремление представить крестьянство в лице Комиссарова спасителем царя от дворянства в лице Каракозова.

Но эта версия не выдерживает критики: новоявленный Сусанин сразу был возведен в дворянское звание, а принадлежность Каракозова к дворянству было запрещено афишировать.

Министерство внутренних дел распорядилось: «принять меры к устранению толков, что преступник сын помещика и считать его нигилистом из учебных заведений». [510] Любопытно, что данное распоряжение фактически выполнялось и в советское время. Александр II решительно пресек тем самым всякие спекуляции на сословном антагонизме.

510

К. Виноградов. К каракозовскому процессу. // «Красный архив», т. 3, 1923, с. 299.

К тому же в самый момент покушения ни Тотлебен, ни кто-либо иной из заранее не посвященных (!) не могли знать истинных званий Комиссарова и Каракозова: если Комиссаров и выглядел типичным провинциальным крестьянином (даже этого мы в точности не знаем), то про Каракозова ничего определенного заранее сказать было нельзя.

Другие возможные мотивы Тотлебена никому в голову не пришли. Современникам 1866 года это простительно, но ведь ложные покушения в будущем стали достаточно распространенным приемом, и вероятно одно из них произошло уже на следующий год в Париже — на того же Александра II.

Тотлебен же был специалистом, лучше всех в России способным соорудить любой пиротехнический трюк.

К тому же совершенно в стороне остался вопрос о том, каким путем проследовал пистолет Каракозова с места покушения, где он был якобы отобран у убегавшего Каракозова схватившими его жандармами, в руки следователей комиссии Муравьева — во втором стволе пистолета оставался заряд, воспользоваться которым не сумел Каракозов. Было бы очень естественным

и не могло вызвать никаких подозрений, если бы первоначально пистолет попал к Тотлебену в карман.

Что касается пути следования пистолета на место покушения, то на следствии только выяснилось, что 15 рублей на его покупку Каракозов получил от Худякова; последний этого не отрицал, объяснив пожертвование денег благотворительными мотивами и незнанием истинной цели их предназначения.

Кроме того, в момент покушения Каракозов был в пальто, которое он также получил по тем же благотворительным мотивам от того же Худякова. Это могло быть незначительной деталью, а могло — весьма значительной: ведь пальто имело возможность играть роль опознавательного знака, по которому кто-либо, скажем — тот же Тотлебен, не знавший, что легко допустить, Каракозова в лицо, мог сразу выделить его в толпе и принять меры к тому, чтобы после выстрела сделать все, заранее предусмотренное. Разумеется, перемещениям данного пальто следствие уделило еще меньше внимания, чем маршруту пистолета.

В III Отделении, однако, ясно понимали, что следствие не вскрыло самого интересного. Поэтому дополнительные сведения пытались получить, подослав к Худякову, находившемуся на каторге, специального агента А. Трофимова, игравшего по легенде роль ссыльного поляка Трохимовича — совершенно беспрецедентная операция по тем временам! Тот ненавязчиво влез в доверие к Худякову, и в 1867–1868 годах они проводили много времени в совместных беседах.

Нет оснований считать, что Худяков заподозрил своего собеседника. Постепенно их разговоры становились все откровеннее. Ни одного нового имени Худяков, однако, не произнес, но выяснилось, что он сам присутствовал на месте покушения и видел, что выстрелом пистолет вырвало из руки Каракозова (взоры непосвященных свидетелей были, естественно, за мгновения до выстрела обращены на царя).

Худяков это объяснил тем, что, по его мнению, в заряде было больше пороху, чем следовало; кто же все-таки колдовал с пистолетом накануне покушения — это осталось неизвестным. Заметим, что именно такой механический эффект был возможен, если отсутствующая пуля заменялась дополнительным зарядом пороха; впрочем, подобное рассуждение не может, конечно, юридически опровергнуть возможности все же наличия пули в стволе.

Отношение Худякова к сорвавшемуся цареубийству носило двойственный характер: с одной стороны, он вполне искренне сожалел, что цареубийство не состоялось; с другой — считал, что оно было преждевременным, т. к. фактически сорвало какие-либо конкретные действия сложившегося заговора, который возглавлялся, как он сообщил Трофимову, им самим, а также Елисеевым, Курочкиным и другими литераторами.

Таким же двойственным это отношение было накануне покушения, напомним, и у остальных ишутинцев. Поэтому Худяков, даже давая деньги на пистолет, пытался, якобы, отговаривать Каракозова. И вполне определенно теперь Худяков вменял в вину Каракозову его излишнюю откровенность на следствии, в конечном итоге и приведшую к арестам всех или многих заговорщиков.

Совершенно очевидно, что если имела место инсценировка покушения, как мы предполагаем, то Худяков принимал в ней участие вслепую, как и сам Каракозов. Это, впрочем, соответствует и жестокой судьбе Худякова: вряд ли неизвестные высокие покровители Кобылина (о них ниже) рискнули бы допустить отправку Худякова на обычную каторгу, если бы он имел возможность своей откровенностью с Трофимовым или с кем угодно другим поставить под удар инициаторов и постановщиков столь зловещей пьесы.