Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

На обложке использована фотография из собрания Г. А. Шепелева, опубликованная в следующем альбоме:

Шепелев Г. А. Война и оккупация 1941–1945.

Неизвестные фотографии солдат Вермахта с захваченной территории СССР и советско-германского фронта. М., 2021.

Рецензент:

Поршнева Ольга Сергеевна, д-р ист. наук, профессор Уральского федерального университета имени Б. Н. Ельцина

Кринко Евгений Федорович, д-р ист. наук, заместитель председателя Южного научного центра РАН по научной работе

Александр Борисович Асташов

д-р ист. наук, доцент Российского государственного гуманитарного университета

Аннотация. Статья посвящена взаимодействию русской армии и гражданского населения, оказавшегося на театре военных действий в годы Первой мировой войны. Ключевое внимание уделяется повседневным контактам военных с мирными гражданами как в пределах России, так и на временно оккупированных территориях противника; политике

выселения и реквизиций; проблеме гуманности военных в отношении к населению. Центральной мыслью является утверждение о доминировании в политике армии по отношению к населению начал целесообразности и максимальной гуманности, насколько последняя вообще возможна в условиях «тотальной» войны.

Ключевые слова: «тотальная» война, военная повседневность, армия и население, гуманность на войне, выселения, реквизиции.

В проблематике человека на войне есть важный вопрос об отношении армии к населению. Любые военные действия предполагают наличие пострадавших гражданских лиц. Особенно остро эта проблема ощущается в ситуации присутствия армии на собственной территории, где население является источником ресурсов для войск, так или иначе несет множество повинностей. В статье ставится вопрос о причинах, размахе, характере и границах принудительной политики русской армии в отношении как населения стран противника, так и особенно собственного населения на театре военных действий в годы Первой мировой войны.

Хотя в прямом смысле проблемы отношения армии к собственному населению в отечественной литературе нет, однако различные ее аспекты так или иначе присутствуют. В целом авторы [1] сходятся на следующих утверждениях. Русская армия в ходе отступления в 1915 г. проводила «безумную тактику выжженной земли», что и определило тяготы для подданных империи на театре военных действий. К этим испытаниям относились массовые реквизиции, ничем не отличавшиеся от грабежей. Но особое внимание в литературе уделено депортациям «враждебного» населения (немцы-колонисты, евреи). Военные власти их проводили якобы с максимальным размахом, методичностью, не считаясь с нормами гуманности вплоть до жестокостей: взятия заложников, грабежей и даже убийств. Такая позиция якобы диктовалась разработанной особой «политикой населения», скопированной с практики колонизаторов в отношении подвластных территорий. При этом в литературе сразу отвергаются какие-либо «военные интересы», вызывавшие необходимость выселения, реквизиций и т. п. Точка зрения военных вообще во внимание не принимается. Порою действия русской армии в отношении населения подаются как первый опыт практики депортаций «наказанных народов» в годы Великой Отечественной войны [2] .

Практически во всех работах понятие «армия» трактуется как некая сплоченная социально-профессиональная корпорация («царская армия»), имевшая единые взгляды на поставленные задачи, широко применявшая насилие и пренебрегавшая нормами гуманизма. При этом смешиваются различные виды деятельности, свойственные «тотальной» войне: ведение военно-хозяйственных операций, контроль над ресурсами, вандализм солдат и офицеров по отношению к населению, что имеет место в любой армии в войнах любого вида и во все времена [3] . Есть серьезные замечания относительно используемых в литературе методов анализа проблемы. Так, часто не выясняются собственно конечные результаты проводившихся армией мер, мало исследуется динамика тех или иных мероприятий власти по отношению к населению. Само военное управление подается как некомпетентное, «безумное» и т. п. [4] Ряд предпринятых шагов (по депортации и пр.) носил якобы намеренный характер, а проявления гуманизма сводятся к уступке военных перед лицом внешнего на нее давления: со стороны союзников или гражданских властей внутри России. Наконец, чрезвычайно мало исследуется поведение того самого населения, по отношению к которому армия принимала суровые меры. В литературе есть и противоречия: в действительности большим стеснениям подвергалось именно «русское» (т. е. украинское и особенно белорусское и латышское) население, нежели «вредные» этнические группы. Не ставится проблема выселения и ее связь с реквизициями. Главной целью большинства работ оказывается перечисление эксцессов со стороны военных в отношении населения без учета множества факторов, влиявших на обстоятельства взаимодействия.

Для решения поставленной проблемы необходимо учесть ряд особенностей мировой войны, прежде всего ее пространство, определяемое размахом военных действий. Протяженность фронта только на западных границах составляла 1400 км и еще 700 км на Кавказе. На военном положении состояли 9 губерний бывшего Царства Польского и 26 губерний европейской и азиатской России. Только на западных окраинах страны во время войны проживали свыше 28 млн человек. Важным дополнением к понятию «пространство» была интенсивность его использования. Прошлые

войны являлись маневренными, войска и службы обеспечения составляли единое целое, были самодостаточными и от населения мало зависели, за исключением периодов затишья. В годы Первой мировой имело место широкое взаимодействие с мирными гражданами из-за длительности военных действий в условиях позиционной войны и многофункциональности задач армии. Она как бы вживалась в территорию, где население становилось порою главной базой пополнения ресурсов. Этого требовали и военно-хозяйственные операции, выполнение которых также ложилось на население. С тем же было связано и расширение поставок ресурсов: продовольствия, леса, трудовой силы, транспорта. Все это усиливало интенсивность взаимодействия армии и населения.

Важнейшим фактором войны нового типа был фактор «чужой территории». Военные действия хотя и шли на территории собственного государства, но с населением, обладавшим значительными социально-культурными отличиями от жителей остальной страны, а часто просто недружественным или воспринимавшимся таковым. Значительная часть военного руководства, сталкиваясь с враждебным поведением отдельных поляков, немцев или евреев, автоматически начинала подозревать этнические группы целиком во враждебности, шпионаже и т. д. Более того, нельзя забывать и о непростых межэтнических отношениях до 1914 г. на западных окраинах империи, которые не замедлили с еще большей интенсивностью проявиться в военное время. При этом сама попытка разделять этнические группы на «дружественные» и «враждебные» оказалась несостоятельной. Так, в число первых включали белорусов, украинцев, молдаван и румын, однако вскоре оказалось, что в их среде армия не находит должной поддержки. Точно так же русины, которых пытались считать «освобожденным» народом, отнюдь не испытывали тех братских чувств, на которые рассчитывали в русской армии. Что же касается мадьярон (русины, принявшие культуру мадьяр [5] ) и немцев, оказавшихся на занятых Россией территориях, то отношения с ними также были сложными.

Среди представителей различных этнических групп (поляков, русинов, евреев) враждебное отношение к русской армии стало распространяться по мере приближения войск Германии и Австро-Венгрии, рассчитывавших на поддержку местного населения. Такой вооруженной силой рассматривались и партизанские отряды (польские «соколы» и «стрельцы», австрийские «кукурузники»), во множестве присутствовавшие на прилегающих к передовой линии территориях театра военных действий в Галиции, Восточной Пруссии, польском крае [6] . Необходимо принять во внимание и факт «Великого отступления», когда в тылу русской армии оказалось собственное население России: белорусы, украинцы, латыши. Отношения с ними ухудшились из-за масштабных реквизиций скота и продовольствия, сопровождавшихся фактическим изгнанием обывателей в глубокий тыл [7] . В целом ситуация на театре военных действий походила на фронтир, где отдаленность от центра и близость сопредельных государств заставляли представителей различных этнических групп вырабатывать собственную политику, которая могла на практике ввиду ряда соображений и обстоятельств носить враждебный характер по отношению к имперскому центру [8] .

Непростыми были отношения между военными и гражданскими властями. Таких уровней власти можно выделить несколько. Прежде всего это главковерх первого года войны вел. кн. Николай Николаевич, начальник его штаба Н. Н. Янушкевич, а также главнокомандующий армиями ЮгоЗападного фронта Н. И. Иванов, сразу занимавшие обособленную позицию по отношению к гражданским властям, в частности к Совету министров. Это было обусловлено чрезвычайными правами, полученными от царя на управление, как считалось, будущими завоеванными территориями, что было закреплено в Положении о полевом управлении в военное время (далее: Положение…). Этому соответствовал и характер личности главковерха – жесткий, авторитарный, импульсивный, что и проявилось впоследствии в ходе опрометчивых шагов в области гражданского управления. Более прагматичными фигурами являлись главнокомандующий СевероЗападным фронтом, впоследствии начальник штаба Ставки М. В. Алексеев и главный начальник снабжений Северо-Западного фронта Н. А. Данилов. Именно эти лица стали определять политику в отношении гражданского населения – прагматическую, умеренно целесообразную по отношению к военным задачам. Зато выделялось германофобской политикой руководство Северо-Западного (потом Северного) фронта, а именно генералы Н. В. Рузский, М. А. Бонч-Бруевич и Н. С. Батюшин. Эта группа видела повсюду немецкую опасность, шпионаж, перенося свое германофобство даже на саму гражданскую власть в Петрограде. Антигерманские настроения углядывались в поведении не только немецкого населения Прибалтики, но и в немецких баронов, которых фактически обвиняли в саботаже поставок ресурсов: скота, лошадей и т. п. Поддержка же немецких баронов из Петрограда (через агентов ведомства землеустройства и земледелия А. В. Кривошеина) приводила к критике петроградской бюрократии.

Особую позицию занимали командующие армиями, некоторым из которых были отданы целые края. Так, фактически в ведении 2-й армии был весь Привислинский край, а в подчинении 10-й армии находилась большая часть Прибалтики. Командармы неоднократно пытались избежать контроля со стороны главкомов фронта, чем вызывали замешательство военных и гражданских властей различного уровня в отношении принимаемых мер. Своеобразную позицию занимали командиры корпусов, как правило, исходившие из интересов эффективности боевых операций. Они неоднократно выступали за право проводить неограниченное выселение или реквизиции, ссылаясь на Положение. В сложной ситуации оказались начальники военных округов, которые находились одновременно под давлением местных губернаторов или петроградских министерств (ведомство А. В. Кривошеина) и в то же время были вынуждены исполнять приказы главных начальников снабжений и главнокомандующих фронтами. Существовали и даже нарастали в течение войны общие противоречия по вопросу управления гражданским населением, в частности Петрограда, т. е. фактически над центральной властью в России. Контроль над столицей постоянно переходил от армии (штаба 6-й армии, затем штаба Северного фронта) к Совету министров и обратно. Основными пунктами разногласий были меры в отношении дезертиров, печати, транспорта, снабжения и реквизиций. Некоторые весьма осведомленные представители власти вообще полагали, что именно проблема взаимоотношений военных и гражданских властей составила главную причину краха самодержавия [9] .