Трагедия закона
Шрифт:
С угрюмым и мрачным видом шел он по коридору к выходу из дома, когда Бимиш вручил ему письмо.
— Прошу прощения, милорд, — пробормотал он, — но я нашел это только что. Должно быть, оно пришло, пока ваша светлость изволили обедать.
Барбер взглянул на конверт, поднял брови и вскрыл его. Сообщение оказалось очень коротким, судье не понадобилось и минуты, чтобы прочесть его. А когда он его прочел, лицо его прояснилось, и впервые за этот день он обрел явно довольный вид. Потом он передал послание Дереку.
— Это вас позабавит, маршал, — сказал он. — Когда приедете в суд, передайте письмо Главному констеблю.
Дерек взял тонкий листок с напечатанным на машинке текстом, и Петтигрю, стоявший у него за спиной, смог прочесть через его плечо:
«Судье Барберу по прозвищу Брадобрей.
Справедливость восторжествует, даже над судьями. Будь
Подписи не было.
— Подобные вещи оживляют выездные сессии, — добродушно сказал Барбер. — До свидания, миссис Хаббертон, был очень рад знакомству. Пока, Петтигрю. Увидимся вечером в гильдии. Вы готовы, мистер шериф?
И он вышел из дома в приподнятом настроении.
Петтигрю, глядя ему вслед, вынужден был признать, что до некоторой степени восхищается им.
— Черт побери, в выдержке этой старой скотине не откажешь! — пробормотал он.
Тем не менее удовольствия от предстоящего ужина с гильдией он не предвкушал.
Глава 3
УЖИН И ЕГО ПРОДОЛЖЕНИЕ
Давать ужин в честь судьи в первом городе выездной сессии не было принято в гильдии адвокатов, но это отклонение от правил было допущено по просьбе самого судьи. Петтигрю, чтивший традиции, был решительно против, однако остальные члены гильдии возражений не имели. Чтобы устроить умеренную пьянку, один вечер был ничем не хуже другого. Кроме того, было известно, что, начиная со следующего города, сопровождать судью до конца турне будет леди Барбер, и казалось только справедливым позволить Брадобрею немного развлечься, пока он еще может себе это позволить. К тому же это давало повод прикончить шампанское, которое уже очень давно хранилось в погребах «Красного льва», так что члены гильдии охотно заковали себя в туго накрахмаленные сорочки, как положено в таких случаях.
Барбер настоял, чтобы вечер был неофициальным, и подчеркнул эту неофициальность тем, что сам привез Дерека в отель в собственной машине, отклонив предложение воспользоваться «роллс-ройсом» шерифа. Он все еще пребывал в благостном расположении духа, которое снизошло на него сразу после обеда. Работа во второй половине дня оказалась неожиданно легкой. Заключенный в середине судебного разбирательства, уловив весьма прозрачный намек с судейской скамьи, признал себя виновным в непредумышленном убийстве, каковое признание было немедленно принято и учтено. Дерек, приготовившийся стать очевидцем первого в своей жизни смертного приговора и пребывавший в возбуждении, словно турист, которому предстояло впервые в жизни присутствовать на бое быков, испытал смесь разочарования и облегчения от столь пресной развязки. Судья вопреки кровожадным разговорам за столом продемонстрировал полное удовлетворение таким результатом и вынес приговор, грешивший мягкостью, чтобы не сказать больше. Дерек, который отнюдь не был лишен мозгов, сделал для себя вывод, что выплеск жестокости за обедом был не более чем приступом эксгибиционизма со стороны Барбера, и что к этому имело какое-то отношение присутствие Петтигрю.
С дюжину мужчин удобно расположились в отведенном специально для гильдии малом зале «Красного льва». (Ходили слухи, что в Южном районе среди членов гильдии были и женщины, но, за исключением уплаты вступительных взносов, их участие в ее деятельности не поощрялось. Местные адвокаты были консервативным сообществом и следили за тем, чтобы никакие искушения не нарушали традиционного мужского братства их совместных застолий.) Председательское место занимал Фродсхэм, единственный присутствовавший королевский адвокат, пухлый приветливый мужчина, звезд с неба не хватавший, но обладавший даром излучать ауру успеха и процветания, каковая быстро сделала его действительно успешным и процветающим. Судья сидел по правую руку от него, Дерек — напротив судьи. Слева от Дерека расположился ассизный секретарь, робкий старый джентльмен, имевший слабость к нюхательному табаку. Петтигрю, то ли случайно, то ли нарочно, уселся как можно дальше от Барбера, слева от младшего барристера, или просто Младшего, который, как предписывал обычай, помещался в дальнем конце стола. К этому концу тяготели все присутствовавшие младшие члены гильдии. Петтигрю любил молодежную компанию и знал, что им нравится его общество, хотя начинал подозревать, что они видят в нем скорее музейный экспонат, чем такое же человеческое существо, как они сами.
На протяжении всего ужина судья сохранял хорошее настроение и, раззадориваемый соответствующим количеством шампанского, живо общался со всей компанией. Он делился своими взглядами на войну, которые были ничем не лучше и не хуже, чем чьи бы то ни было взгляды на нее в октябре 1939 года. Рассказал — это уж было неизбежно — несколько забавных случаев из первых лет своей юридической практики, и по мере того как вечер катился дальше, ударился в сантименты по поводу старых времен, когда он участвовал в подобных выездных сессиях, намекнув, что теперь не то, что было прежде. Петтигрю, который обычно и сам придерживался того же мнения, слушал его с едва скрываемым презрением. Одной из самых малых его претензий к Барберу являлось то, что тот никогда не был по-настоящему предан институту выездного судопроизводства и при первой же возможности тяготы и превратности жизни на колесах приносил в жертву лондонской роскоши. Многие годы до своего назначения на нынешнюю должность он лишь номинально числился членом Южного судебного округа, и требовались баснословные гонорары, чтобы заманить его в провинцию, оторвав от неуклонно расширявшейся практики на Стрэнде. Петтигрю признавал, что ничего плохого в этом не было. Он и сам в те годы мечтал о богатой столичной практике. Но он ненавидел лицемерие, и у него были особые причины ненавидеть этого конкретного лицемера. Его бесило, когда он слышал, как этот самозванец притворялся перед теми, кто его не знал, истинным наследником традиций выездных судов и кладезем знаний о них.
Они достигли стадии бренди и сигар, когда судья поднялся из-за стола.
— Существует множество прекрасных старых обычаев, которым грозит забвение, — произнес он. — Вот один из них, быть может, неизвестный более молодым из присутствующих здесь юристов. Боюсь, что я, вероятно, единственный среди вас достаточно старый, чтобы помнить его, и мне хотелось бы его возродить. Это обычай, согласно которому старший член гильдии в первый день Михайловой сессии [17] произносит традиционный тост. Я вам его напомню: «Fiat Justitia!» [18]
17
Михайлова сессия — сессия Высокого суда, которая начинается в Михайлов день (29 сентября).
18
Пусть торжествует правосудие (лат.).
— Потрясающе, сколько же всего знает судья об этих старых обычаях, — заметил сосед Петтигрю по столу, после того как присутствующие отдали должное тосту.
— Потрясающе, — сухо подтвердил Петтигрю. На самом деле тост должен был звучать так: «Fiat Justicia, Ruat Caelum» [19] — и произноситься в конце летней сессии не старшим, а младшим членом гильдии. Если не считать этих мелочей, Папа Уильям все сказал правильно. Впрочем, до мелочей ли. Старый мошенник справедливо отметил: традициям ассизных судов действительно грозило забвение, — но Петтигрю был уже слишком пьян, чтобы сильно тревожиться на этот счет.
19
Пусть торжествует правосудие, хотя бы обрушилось небо (лат.).
— Между прочим, маршал, — снова сев, спросил его светлость Дерека, — вы передали то мое billet doux [20] Главному констеблю?
— Да, — ответил Дерек. — По-моему, он отнесся к нему гораздо… гм, гораздо более серьезно, чем вы.
— Это его работа — ко всему относиться серьезно. Кроме того, ему не довелось повидать столько подобных писем, сколько видел их я на своем веку. Удивительно, — продолжил он, поворачиваясь к Фродсхэму, — как много анонимных писем получает судья за время своей службы. Разумеется, на них не обращаешь никакого внимания. Вам придется нарастить толстую кожу, когда вы сядете на судейскую скамью, уверяю вас.
20
Любовное письмо (фр.).
— Бросьте, судья, вы же знаете, что мои амбиции так далеко не простираются, — ответил Фродсхэм тоном, явно свидетельствовавшим о том, что как раз простираются. — А что было в этом конкретном письме?
— Да так, обычная расплывчатая угроза. Может быть, чуть более оскорбительная, чем обычно. И что сказал Главный констебль, маршал?
— Сказал он не много. Просто изрядно помрачнел и заметил: «Не удивлюсь, если это окажется Хеппенстол».
— Хеппенстол? — резко переспросил Барбер.