Трактат о двух Сарматиях
Шрифт:
У них нет вина и растительного масла. Во избежание пьянства, государь запрещает под страхом лишения жизни держать в домах мед или другие опьяняющие напитки, кроме двух-трех раз в году с разрешения государя.
Монета у них серебряная чистого серебра, называется деньги (dzingis), бывает большей и меньшей величины, продолговатая, четырехугольная, а не круглая, не полированная и дурно выровненная.
Страна богата серебром и отовсюду охраняется стражей, чтобы не только рабы или пленные, но и свободные туземцы или пришлые не могли без княжеской грамоты выйти оттуда. [289] Но довольно об этом.
289
О напитках, деньгах и богатстве серебром повторено Мюнстером (о. с., стр. 911).
О продолговатой форме московской монеты, но не четыреугольной, а овальной говорит и Герберштейн в своем гораздо более подробном сообщении (о. с., стр. 88—89).
Выражение «non politam nec bene planatam» точно переведено только Замысловским (Описание, стр. 80). В Отеч. Зап.: «грубого чекана и без полировки» (о. с., стр. 149). У Дитмара nec bene planatam не переведено.
Рек в Московии очень много. Я перечислю некоторые более крупные, достойные упоминания.
Знаменитая река Танаис, у татар и московитов называемая Доном, имеет начало и истоки в Московии, точнее в княжестве Рязанском, на равнине бесплодной, грязной, болотистой и лесистой; идет на восток до границ Скифии и Татарии, затем поворачивает к югу и, дойдя до Меотидских болот, впадает туда.
Танаис по величине таков, сказал бы я, как тройной Тибр при впадении в Тирренское море за Римом, или вдвое больше Дуная около Буды. По учению астрологов Танаис той же длины, как река Нил в Египте, то есть около шестидесяти градусов в длину, и подобно тому, как Нил с юга течет в море у Александрии, так и Танаис с севера течет в Меотиды и море Понта.
Я уже сказал выше, что из Московии текут и другие большие реки, именно Двина, Волга и Днепр или Борисфен. Так как Московия область не гористая, а равнинная, то и названные реки имеют истоки в небольшом расстоянии друг от друга на лесистой и болотистой равнине.
Волга, наибольшая из них, по-татарски называемая Эдель, пройдя на север двести миль до Нижнего Новгорода (Nizni Nowygrod), (что значит Нижний новый замок) в земле Московии, соединяется там с большой рекой, текущей из середины Московии, по имени Ока (Осса). Восьмидесятью германскими милями далее Волга подходит к замку Козан, которым владеет князь Московии, и наконец к замку Сарай, принадлежащему Татарам.
Затем, повернув к югу, она впадает в Эвксинское море двадцатью пятью рукавами, подобными Тибру у Рима, а иногда и гораздо большими. [290]
Итак, достопочтенный отец, ты должен знать и, остерегаясь всех противоположных мнений, можешь утверждать, что вышеназванные реки имеют начало и истоки не в горах и не у их подножия, так как там нет никаких гор.
Знай, во-вторых, что Гиперборейских и Рифейских гор, откуда, по баснословным рассказам некоторых писателей, будто бы вытекают эти реки, нет ни в Московии, ни в других северных странах.
290
Описание Дона и Волги повторено у Мюнстера (о. с., стр. 911).
Герберштейн, рядом с сообщением о 25 рукавах Волги, приводит и другое мнение — о 70 рукавах (о. с., стр. 113).
О татарском названии Волги (Эдель, Идель, Итель, Атиль) см. у Замысловского (Герберштейн, стр. 181 и примеч.) со ссылками на: Шафарика, Слав. Древн., т. I, кн. 2, стр. 361—362; Peschel, Geschichte d. Erdkunde, Muenchen, 1865, стр. 6, прим. 2; Forbiger, Handbuch der alten Geographie, B. II, Leipzig, 1844, стр. 75; Г. Ф. Миллера, Описание живущих в Казан. губ. языч. народов, СПб., 1791, стр. 35—36; А. Я. Гаркави, Сказания мусульман. писателей о славянах и русских, стр. 85, 191, 195, 197, 218, 228.
Отрывок о Волге сравнительно точно переведен у Замысловского: неудачна лишь фраза: «Далее Волга течет на протяжении восьмидесяти немецких миль, мимо города Казани... и мимо города Сарая». И в Отеч. Зап. (о. с., стр. 150) и у Дитмара (о. с., стр. 71) неверно переведено Edel tendens in septemtrionem: «направляясь с севера» (О. З.) и «начинается с севера» (Д.).
Правильно будет сказать, что это выдумки и что нет их нигде, а если уж настаивать на их существовании, то разве только в книге, в виде описания или рисунка, но не в действительности.
Знай, в-третьих, что в государстве москов, как и в землях турок, людей перебрасывают с места на место и из области в область для заселения, а на смену им посылают и размещают других. [291]
Знай, в-четвертых, что в Московии — одна речь и один язык, именно русский или славянский, во всех сатрапиях и княжествах.
291
К этому месту Замысловский делает такое пояснение: «В той же части своего Трактата, в которой автор указывает на единство языка и веры, как на одну из выдающихся особенностей быта Московии, он причисляет к этим особенностям и подвижность населения. Как в землях турецких, пишет он, так и в Московии переселяются из одной области в другую, (места же покинутые) бывают занимаемы другими. Так рано давала знать о себе та особенность русского быта, важное и глубокое значение которой могло быть оценено только путем исторического изучения нашего прошлого» (Замысл., Герберштейн; стр. 368).
Так же понят отрывок о переселениях и в переводе Отеч. Зап. (о. с., стр. 150: «люди очень часто переселяются для обитания из одной области в другую; земли же, принадлежавшие прежним владельцам, переходят в собственность других») и у Б. Дитмара (о. с., стр. 72: «Люди часто переселяются с места на место, из одной области в другую, оставляют свои земли и поселяются на других»).
Не говоря уже о мелких неточностях (особенно у Дитмара), надо признать, что самое существо мысли Меховского, совершенно непонято переводчиками. Так как два из указанных переводов вышли много позднее работы В. О. Ключевского «Сказания иностранцев о московском государстве» (первое изд. 1866 г.), где между прочим интересующее нас место передано иначе и вполне правильно (см. «Сказания»... М., 1916, стр. 179—180), мы считаем нелишним дать несколько пояснений.
Если слово transferuntur еще можно, пожалуй, понять в смысле se ipsos transferunt, то alii pro his commutatim mittuntur et locantur никак нельзя понять в активном смысле. Наш автор говорит не о добровольном, а о принудительном переселении, примеры чего сам приводил выше (ведь здесь только вывод из ранее сказанного), в рассказе о взятии Пскова (см. стр. 108). Именно в этом смысле понимали факты и в XVI в. Альберт Кампензе повторяет слова Меховского о переселении Василием III псковичей в Москву, а московитов во Псков (о. с., стр. 21). Герберштейн не раз говорит о таких же мероприятиях, в частности, кроме Новгорода и Пскова, упоминает и о Рязани (о. с., стр. 105). Франческо Тьеполо в своем Рассуждении о делах московских (пол. XVI в.) многократно упоминает о переселении в. князем людей в военных целях (военные колонии для охраны границ: Historiae Russiae Monimenta, t. I, Petropoli, 1841, стр. 166, 170, 172).
Сравнивая все это с фактами, имеющимися у Карамзина (ИГР, т. VII, стр. 42—43), у Соловьева (о. с., I, стб. 1377—1378, 1602 и др.), мы находим полное подтверждение нашей мысли и склонны считать более вероятным то, что Замысловский и Дитмар не знали толкования Ключевского, чем то, что они игнорировали его.
Во всяком случае цитированный выше любопытный вывод Замысловского оказывается висящим в воздухе.
Так, даже вогулы (Ohulci) и жители Вятки — русские и говорят по-русски. Они придерживаются одной веры и религии по образцу греческой. Все владыки (wladicae), то есть епископы (а их очень много), подчинены константинопольскому патриарху, получают от него утверждение и обязуются повиноваться ему.
Исключение представляют козанские татары. Признавая князя Московии, они, вместе с сарацинами, почитают Магомета и говорят на татарском языке.
Исключить надо также и иноземцев, живущих к северу от Скифии: они говорят на своих языках и наречиях и поклоняются идолам, как о том будет сказано в следующей главе.
Знай, в-пятых, что за областью, называемой Вятка, по дороге в Скифию, стоит большой идол, золотая баба (Zlota baba), что в переводе значит золотая старуха. Соседние племена весьма чтут его и поклоняются ему, и никто, проходя поблизости или гоня и преследуя зверя на охоте, не минует идола с пустыми руками, без приношения. Если нет приличного дара, то бросают перед идолом звериную шкуру или хоть волос, вытянутый из одежды, и, склонившись с почтением, идут дальше. [292]
292
Известие о золотой бабе, впервые приводимое Меховским, приобрело широкую известность, повторялось и вариировалось многими писателями XVI и нач. XVII в., попало даже на географические карты (Вида, Дженкинсона) в виде изображений на дальнем с.-в. Европы женской статуи.
Герберштейн говорит о золотой бабе подробнее (о. с., стр. 130—131); о ней упоминают Климент Адамс (1556), Гваньини и др.
Библиографию исследований вопроса о золотой бабе дает М. П. Алексеев (о. с., стр. 114—119).
Замечательно, что сам Меховский, по-видимому, считает первым, сообщающим о золотой бабе, не себя, а какого-то «старейшего историка, описавшего приход венгров» (см. ниже письмо к Галлеру, стр. 120). Кто этот историк, нам установить не удалось, но судя по тексту рассказа, надо думать, что отождествление ледяной статуи «в пределах Белой Руссии» с золотой бабой все же принадлежит Меховскому, а не тому «старейшему».
Глава вторая. Об областях Скифии — Перми, Югре и Кореле, покоренных князем Московии.
За Московией на северо-востоке, на краю северной Азии, собственно называемой Скифией, находятся народы и области, подчиненные государю Московии, впервые покоренные князем Московским Иваном, а именно Пермь, Башкирия, Чиремисса, Югра и Корела. [293]
Пермь односложное слово, отсюда — земля Пермская, читая Пермская (Permska) двумя слогами. Эту область, почитавшую идолов, князь Московский Иван, около двадцати лет тому назад принудил принять крещение по русскому или греческому обряду. Он поставил там владыку, то есть епископа, по имени Стефана, но дикари, по уходе князя, содрали с него кожу заживо и умертвили. Князь, воротившись, побил их и снова поставил им другого главу, под духовной властью которого они и живут теперь вновь обращенными в христианство, следуя русскому схизматическому обряду. [294]
293
Этот отрывок и следующий (о Перми, но без упоминания имени Стефана) повторен у Альб. Кампензе (о. с., стр. 26). Все начало главы до слов о горах заимствовано Мюнстером (о. с., стр. 913).
294
Стефан Храп (ироническое прозвище, полученное им от москвичей) — первый пермский епископ (1383—1396).
Убит вогулами был не он, а третий преемник его, епископ Питирим ум. 19 авг. 1456 г.). См. П. Строев, Списки иерархов и настоятелей монастырей Росс. империи, СПб., 1877, стр. 729.
Герберштейн (о. с., стр. 135) относит описываемый факт к одному из предшественников Стефана.
С. Мюнстер (о. с., стр. 913) повторяет Меховского.
Другие выше упомянутые области коснеют в язычестве и идолопоклонстве, поклоняются солнцу, луне, звездам, лесным зверям и чему попадется; имеют свои языки и наречия: в Пермской земле — свое наречие, в земле башкир — свое, в Югре и в Кореле также свое.
В этих областях не пашут, не сеют, не имеют ни хлеба, ни денег, питаются лесным зверем, которого у них много, а пьют только воду. Живут они в чаще лесов, в шалашах, сделанных из ветвей.
Леса, порывающие эти страны, сделали людей дикими и звероподобными. Они, как и звери, не имеют разума, не носят шерстяных одежд, покрываются шкурами, грубо и просто сшивая вместе шкуры разных, каких случится, зверей: волчьи, оленьи, медвежьи, собольи, беличьи и другие. [295]
295
Большая часть этой главы наново и весьма точно переведена у М. П. Алексеева (о. с., стр. 79—80). Отметим только пропуск (без указания) рассказа о крещении Перми и неправильное: «эти области», вместо «другие вышеупомянутые области».
В переводе Б. Дитмара (о. с., стр. 72) пропущены: фраза Меховского о слове Пермь, затем вся мотивировка дикости северян (Et quia silvae... effecerunt) и перечень пушных зверей. Совершенно неправильно переведено sunt velut bestiae rationem non utentes: «зверей используют неразумно» (!?).
Замысловский ошибочно переводит feris... vescuntur: «одеваются в шкуры лесных животных», приняв vescuntur за vestiuntur. (Замыслов., Гербершт., стр. 374). О слове scismus см. наше примеч. 121.
Так как они не знают металлов в своей стране, то в дань князю Московскому приносят не металлы, а шкуры лесных животных, которыми богаты.
Те, кто живут поближе к Северному океану, как югры и корелы, ловят рыбу, китов, морских коров и морских собак, которых называют вор-воль (vor vol); из кожи они изготовляют кнуты, кошельки и колеты, жир же сохраняют и продают. [296]
В Югре и Кореле есть кое-какие горы средней величины, а вовсе не чрезвычайной высоты, как некоторые думали и писали. На горы у океана, невысокие по всему северному его побережью, из моря взбираются рыбы, называемые морж (morss): держась и цепляясь зубами за гору, они таким образом облегчают себе подъем, a достигнув вершины, двигаются дальше, катятся и падают по другую сторону горы. Местные люди ловят их и собирают их клыки, довольно крупные и широкие, белые и весьма тяжелые. Их продают на вес московитам, которые и сами употребляют их и посылают в Татарию и Турцию для выделки рукоятий мечей сабель и ножей, так как своим весом эта кость увеличивает силу и тяжесть нажима, к выгоде ударяющих, работающих, сражающихся и убивающих.
296
В объяснение этого места Замысловский приводит следующие соображения (Герберштейн, стр. 265): «В издании 1518 г. canes marinos переведено Moerkelber. Moerkalb или Meerkalb то же, что Seehund, но название это и родовое и видовое. Оно означает и тюленя, в смысле имени родового, и морского зайца (phoca barbata), который составляет один из видов семейства тюленей. См. Исследования о состоянии рыболовства в России, изд. м-ва гос. имущ., т. VI, СПб., 1862, стр. 83». Далее, ссылаясь на те же Исследования, стр. 83, Замысловский приравнивает vitulus к нерпе. Сообщение о ловле китов тот же автор не считает правдоподобным, ссылаясь на наблюдения путешественников о невыгодности там китового промысла и полагая, что речь может итти лишь об использовании выброшенных на берег трупов китов (ibid, 267—268).
Слово vorvol Замысловский, Дитмар и Алексеев понимают, как искаженное ворвань.
Последняя фраза «et ex cute eorum...» вызвала и вызывает больше всего сомнений. Замысловский переводит: «кожу их употребляют на повозки, мешки и одежды, жир же сберегают и продают вместо масла». Переводчик считает вероятным (ibid, стр. 266), «что Меховский неверно передал или не понял то, что ему говорили об изделиях из кож морских зверей. Не из этих кож, употребляемых на ремни, а обыкновенно из оленьих шкур самоеды шьют себе малицу и совик и, по всей вероятности, которую-либо из этих одежд (род мешка с двумя рукавами, с отверстием внизу и вверху, чтобы просунуть голову), и следует разуметь под словом caletae у Меховского (см. Дневник Латкина, II, стр. 4), Исследования о состоянии рыболовства в России, VI, 93, 159».
Дитмар (о. с., стр. 79) переводит несколько странно: «из шкур их делают мешки и калиты (?!), наполняют их (?!) жиром и продают».
М. П. Алексеев (о. с., стр. 80), повторяя сначала перевод Замысловского, заканчивает так: «а жир, если заблагорассудится, хранят и продают», так как в издании Старчевского, им использованном, вместо inpinguatione, стояло ошибочное imaginatione.
В итальянском переводе Анн. Маджи (о. с., стр. 130) читаем: «della pelle de’quali fanno carrette, borsaggi e kollette; la sugna poi la salvano et la vendono per far grassi i cibi»; в последних словах напрасная точность, т. к. inpinguatio значит примерно «умащение», но не обязательно в применении к пище.
Немецкий перевод 1518 г. (о. с., л. 30) дает: und ir heut brauchen zu vil dingen und das schmaer verkauffen sy». По указанию Замысловского (Описание, стр. 123, прим. 20), это же буквально сказано и в немецком тексте Космографии Мюнстера, изд. 1558 г.
Мы можем сделать следующие замечания: 1) у Дюканжа в числе значений reda указано между прочим flagellum, т. е. бич, что и подходит к сказанному Замысловским о ремнях; 2) слово inpinguatio, вызвавшее у Замысловского специальную справку с дополнением И. В. Помяловского, едва ли в данном контексте сколько-нибудь веско, но во всяком случае отнюдь не значит масло для еды, а всего лишь — «умащение, смазка» и т. п.; 3) объяснение Замысловского к слову caletae, вероятно, правильно, но вполне допустим и буквальный перевод.