Трактат о лущении фасоли

Мысливский Веслав

— Чего ж ты не поехал, раз тебе все равно, в какую сторону? — И засмеялся.

Он ушел в здание вокзала, а я поплелся обратно. Шел медленно, обуреваемый разными мыслями, и уже у самого дома я решил, что убегу от лесничихи. Она еще начала мне выговаривать, где это я так долго пропадал, ну, и землянику не принес... И вообще, раньше я был более охоч до работы, хоть и тощий, и сил у меня было меньше, чем теперь.

Я взял корзину и жестяную кружку на полкварты, чтобы было чем отмерять землянику, чернику, ежевику и прочую мелочь. Утром, когда лесничиха еще спала, потихоньку выбрался из-под перины и сбежал.

Начал, как те мальчишки, ездить в поездах. Торговал всем, что удавалось найти в лесу или украсть в садах или на

полях. Это поначалу — потом, подкопив немного денег, стал покупать у крестьян. Иногда они жалели меня и отдавали за бесценок, иногда вообще денег не брали. А я продавал поштучно или кружками. Если кружками, то у покупателя должен быть пакет или хотя бы клочок газеты. Спал на станциях. Но в основном ездил. Пересаживался с поезда на поезд, на разъездах — и вперед, все дальше и дальше. Познакомился с другими мальчишками, которые, как и я, торговали то одним, то другим. Они многому меня научили — что более выгодно продавать, что менее, когда что пользуется наибольшим спросом. В каких поездах покупают охотнее, в утренних или вечерних — о, это большая разница. В пассажирских или в скорых. В скорых покупают хуже всего. И скорый всего один за день. Или, например, что предпочитают люди в переполненных вагонах, в более свободных, во втором классе, в третьем. Тогда второй класс был, как сегодня первый, а третий — как второй. Когда можно запросить подороже, а когда столько все равно не заплатят. Лучше всего покупали, когда в вагоне давка, жарко и хочется пить. Только протиснуться тогда непросто. Даже кондукторы иной раз билеты не проверяли. Но в таком возрасте, как я тогда был, человек еще как половина себя, всюду проскользнет. Освоив все это, я начал торговать также лимонадом. Это у меня выходило лучше всего. Уж не говоря о том, что лимонад не портится.

Однажды иду я по вагону второго класса — там обычно бывало не очень много народу — и кричу:

— Лимонад! Лимонад! Груши! Груши! Яблоки! Яблоки!

Меня подозвал пожилой мужчина:

— Дай мне одну грушу. Только спелую. Почем продаешь?

И заплатил мне за эту грушу, как за три. Сдачу не взял. Велел присесть рядом. Стал расспрашивать, откуда я родом, где живу, есть ли родители. А я больше помалкивал, что мне было ему говорить? Кроме того, я боялся, что меня оштрафуют — я ведь без билета ездил.

— А в школе хочешь учиться? — спросил он.

Я опять промолчал, потому что не знал, хочу ли я в школу.

— Освоил бы какую-нибудь профессию, — говорит он. — Ты же не будешь всю жизнь ездить в этих поездах? И потом, что ты станешь зимой продавать? Фруктов не будет. Лимонад? В поездах обычно холодно, кому нужен твой лимонад?

Вот насчет зимы он меня, надо сказать, здорово напугал. Я не подумал, что зимой люди в поезде не захотят пить лимонад. А еще больше меня поразило, когда он сказал, что сейчас, после войны, много таких, как я. Поезд остановился на какой-то станции, и мужчина, ни о чем больше меня не спрашивая, бросил:

— Выходим.

Мы вышли. Возле станции стояли пролетки. Мы подошли к одной из них. Кучер, должно быть, знал этого человека, потому что обрадовался:

— О, ваша честь. Приветствую, приветствую. Давно вас не было. — И спросил: — Как всегда?

Мы ехали довольно долго, наконец остановились перед каким-то зданием, окна первого этажа у него были зарешечены. Там он передал меня другому человеку. Первым делом меня наголо побрили. Потом дали полотенце и мыло и повели в душ, где велели хорошенько вымыться. Выдали какую-то одежду, ботинки. Ботинки, помню, были сильно велики. Свои я оставил у лесничихи, не хотел будить ее, когда убегал. Ходил босиком, а сейчас лето уже заканчивалось. Меня сфотографировали, анфас, в профиль, с одного бока, с другого. Потом отвели в столовую. Там уже сидело несколько мальчиков. Помню, что хлеб с мармеладом и ячменный кофе мне не понравились, хотя я был голоден. После этого сторож в форме отвел нас в камеру. Зарешеченное

окно, в углу ведро и железные нары. Он сказал:

— Здесь вам будет лучше, чем у родной матери. Спать.

И запер дверь на засов.

Но поспать нам не удалось. Едва выключили свет, на нас накинулись клопы. Вас когда-нибудь кусали клопы? Повезло вам. Всю ночь кусались. Там все ими кишело. Бьешь, но откуда-то все время вылезают новые. Я впервые столкнулся с клопами. И скажу вам: по сравнению с клопами вши и блохи — сущая ерунда. Мы с ног до головы были в волдырях, а зуд такой, что кожу хотелось содрать. До крови себя царапали. Чем сильнее чешешь, тем сильнее зудит. И так каждую ночь. Мы пожаловались сторожу, который запирал дверь на ночь, он сказал:

— Спать надо крепче.

Только через несколько дней за нами приехала машина. Не обычный грузовик. Жестяная будка с зарешеченными окнами, какой-то парень в форме задвинул засов. Он сидел рядом с шофером и всю дорогу поглядывал через окошко, тоже зарешеченное, чем мы занимаемся. А чем мы могли заниматься? Нас трясло, вот и все. Дорога шла вверх-вниз, так что мы ехали больше зигзагами, чем по прямой, и нас кидало из стороны в сторону. Я все думал: что я, собственно, такого ужасного сделал? От лесничихи сбежал? В поездах торговал? Без билета ездил? Ну вот, так я и оказался в этой школе.

Ага, мы не договорились, до скольких очков играем. Как хотите. В школе мы всегда договаривались. В зависимости от того, сколько нас человек. И еще от того, когда начали. Это, в свою очередь, зависело от того, когда уйдет воспитатель. Но я обещал вам рассказать, зачем он собирал эти спичечные коробки. Сами вы не догадаетесь. Посмотрите на этот коробок. Что вы видите? Да, тут тёрки, отсюда спички вынимают, с одной или с другой стороны, а тут этикетка. На этой вот написано: «Накормим голодных детей». Какой-то фонд. Тогда были другие этикетки. Причем они все время менялись. Спички закончатся, пойдешь за новым коробком или у кого-нибудь из кармана вытащишь, а там уже новая этикетка. На предыдущей — «Не забывайте чистить зубы», а тут — «Да здравствует Первое мая» или «Вперед, молодежь мира», или «Весь народ поднимает из руин столицу». Если не знать, в какое время живешь, можно было бы догадаться по этим этикеткам. Не знаю, какие они теперь. Я уже говорил, что почти не пользуюсь спичками, всё электрическое. И не курю. Однако, на мой взгляд, каждую эпоху можно из этих этикеток сложить. Собственно, так оно и есть.

И воспитатель наш так же рассуждал. Велел вырезать в столярной мастерской кусок фанеры. Какого размера? Ну, без преувеличения — почти со школьную доску. К ней он рядами прикалывал спичечные коробки. Свободного места было еще много, поэтому воспитатель каждый вечер приходил и напоминал, чтобы не выбрасывали коробок, когда спички закончатся. На каждую политинформацию мы приносили эту доску в класс. Вдвоем-втроем, она довольно тяжелая была, а воспитатель шел сзади и покрикивал:

— Осторожно! Осторожно!

Видимо, коробки были не очень хорошо закреплены, потому что иногда какой-нибудь по дороге отваливался. О, тогда он сердился, мальчиков, которые несли доску, обзывал ослами, дураками, остолопами. Так вот, при помощи этой доски он нас воспитывал — коробок за коробком. Вероятно, думал, что раз мы постоянно в них играем, то процесс пойдет легче.

Вызовет к этой доске, укажет палкой на один из коробков и спрашивает: что, мол, на нем изображено? Но это еще не все: тему надо развить. С развитием темы дело обстояло значительно хуже. Даже если кому-нибудь из нас удавалось ее немного развить, воспитатель продолжал допытываться. А если еще подробнее, а подумай, как это следует понимать? И если мы понимали не так, как следует, выходил из себя, орал, что мы все вечера напролет играем в коробки, даже когда он от нас уходит, мы думаем, что он не знает, чем мы занимаемся, но он все знает. Он знает, что это за игра. И на что мы играем.