Трактат о лущении фасоли
Шрифт:
Не так. Вот посмотрите сюда, на мои руки. В левой руке держите стручок, не плашмя, вот так, да, а правой, большим и указательным пальцем, вскрываете. Потом засовываете большой палец и проводите им до конца стручка. Видите — все зерна выскочили. Теперь сами попробуйте. Сейчас, я вам найду стручок получше. Пожалуйста, вот этот ровнехонький и абсолютно сухой. Вот так, большим пальцем. Видите? Нехитрое дело. Со следующим стручком лучше получится. А с каждым следующим еще лучше. Вы только большой палец прямо держите, ногтем вперед. Большой палец — главный при лущении. Как молоток при забивании гвоздей или клещи, если вы хотите гвоздь вытащить. Дед не раз повторял, когда мы фасоль лущили, что большой палец должен быть, как
А как же, мы, дети, тоже лущили. Сызмальства. Еще кастрюлю не знали, как ухватить, а нас уже приучали фасоль лущить. Ягоду обычно сажали рядом с бабушкой, Леонку — с матерью, а меня, самого маленького, посередине, между матерью и бабушкой. Если мы не справлялись с каким-нибудь очень сухим стручком, мать или бабушка брали наши руки в свои, раскрывали ими стручок и нашими большими пальцами вылущивали из него зерна. Получалось, будто это мы сами.
Признаюсь вам, что ребенком я терпеть не мог лущить фасоль. Сестры, старше меня, тоже. Мы увиливали под любым предлогом. Сестры обычно жаловались, что живот болит или голова. А я разное придумывал. Как-то большой палец себе стеклом разрезал. А когда в школу пошли — по очереди, сначала Ягода, за ней Леонка, а потом уж я, — так обычно уроками отговаривались: мол, столько задали, столько задали — если станем лущить, не успеем выучить. Мать при слове «учеба» сразу добрела. Ну, идите тогда, учитесь, как-нибудь сами управимся. Бабушка, когда речь заходила об уроках, сразу ссылалась на Бога: мол, если Бог не даст, то и учеба не поможет. Дядя Ян обычно вставал и пил воду, так что трудно было сказать, за уроки он или за лущение фасоли. Зато отец тут же возводил лущение фасоли в ранг учебы:
— А это и есть учеба. Самая главная. Не то что арифметика или польский. Учеба на всю жизнь. Арифметика или польский все равно из головы выветрятся. И не арифметика, не польский им понадобятся, когда нас не станет. Не до арифметики, не до польского будет.
Дедушка обычно ссылался на войну, он вообще во всем любил ссылаться на войну. Как-то рассказал, что давно, очень давно, еще дедушка его рассказывал: война, они сидят, фасоль лущат. Вдруг в дверь ломятся: «Открывайте!» Солдаты. Глаза налиты кровью. Лица осатанелые. Как пить дать всех бы насмерть порубали. Но увидели, что люди фасоль лущат, — винтовки в угол, сабли отцепили, велели подать им табуреты, сели и тоже принялись лущить.
А что до пана Роберта, не могу сказать, что я его хорошо знал. Как-то не получалось у нас с ним особой доверительности. Несмотря на столько лет знакомства, так и не перешли на «ты». У него в городе была лавка с сувенирами... Какими? Этого я вам не скажу, не был я в той лавке. Единственное, что могу сказать, в письмах он над своими сувенирами посмеивался. Писал, что сам бы нипочем не купил то, что там продает. И что если такие сувениры должны помогать человеку помнить, так уж лучше забыть.
Я с ним за границей познакомился. Однажды вечером в ресторан, где я играл, вошла компания — женщины, мужчины. Был понедельник, по понедельникам обычно не все столики заняты. В другие дни недели приходилось заказывать. Но играть-то мы играли каждый вечер, даже если только за одним столиком кто-то сидел.
Они заняли два столика рядом с подиумом для оркестра. Я, может, и не обратил бы на них внимания, но услышал польскую речь. Они вели себя раскованно, точно хотели обратить на себя внимание. Громко переговаривались через столик; я так понял, что они приехали с экскурсией, на автобусе. Долго изучали меню и вслух подробно обсуждали цены, по поводу дорогих блюд восклицали: Вы только посмотрите, сколько это стоит! Сейчас, дайте пересчитаю на наши. Господи Иисусе! У нас месяц на это жить можно. Уж не говоря о столовой. Ну да, побывать за границей в таком ресторане. Будет что
Подозвали официанта, и каждый по очереди показывал пальцем в меню — что он хочет. Все самое дорогое, так что официант, поняв размах, чуть не в пол кланялся. Была какая-то горячность в этом настойчивом желании заказать самые дорогие блюда и вместе с тем что-то обезоруживающее. Но я не собирался к ним подходить. Вообще избегал подобных встреч.
Перерыв. И мы уже собирались снова начать играть, когда из-за столика поднялся — как потом выяснилось — пан Роберт. Подошел к оркестру и начал говорить на какой-то мешанине — никто ничего не мог понять. Я колебался: признаться или нет. Он хотел танго и спрашивал, сколько это будет стоить, если они закажут музыку. Танго — поняли, сколько стоит? — нет. Тут я волей-неволей отозвался, сказал, что мы сыграем ему танго и ничего это не будет стоить.
— Вы говорите по-польски? — И тут же протянул мне руку: Роберт.
Но у меня во рту уже был мундштук саксофона, и я ему не ответил. Мы заиграли это танго. Он подошел к своим, к одному, к другому и, показывая на меня, что-то говорил. От обоих столиков на меня смотрели улыбающиеся лица. Пан Роберт пригласил одну из женщин на танец. Но не повел ее на середину зала, они танцевали совсем рядом с оркестром, будто он не хотел терять меня из виду. Привлекал ее к себе, как полагается в танго, и каждый раз улыбался мне из-за ее головы так, словно мы добрые знакомые. А я злился на себя: понял, что теперь не отстанет.
И оказался прав. В следующий перерыв он пригласил меня за свой столик: хоть на минутку, перекинуться парой слов с соотечественником. Ни на какие предложения выпить за столь счастливую встречу я не поддавался. Но все равно на меня посыпались вопросы, так что я даже пожалел, что открылся с этим танго. А вы здесь живете? Давно? А как вы здесь оказались? И как вам удалось устроиться в оркестр в таком ресторане? Сразу или сначала пришлось тарелки мыть? Небось по знакомству. Все с мытья тарелок начинают. Это в лучшем случае. Счастье, если кому-то потом удается пробиться в официанты. Это уже — ого-го! Да-а, неплохо тут, наверное, живется. Такой ресторан. Каждый день танцы. И платят, как за работу, не то что... Кто-то даже поинтересовался:
— Скажите честно, вы — политический? Сбежали?
— Нет, — ответил я.
— Тогда я знаю, в чем дело! Знаю! — Одну из женщин будто осенило: как я здесь очутился. — Вы, наверное, из-за женщины приехали! И что? Что?
Все накинулись на меня с расспросами. Женщина, сидевшая за другим столиком и до сих пор ни о чем меня не спрашивавшая, вздохнула:
— Ах, на что только способна любовь...
— Любовь, любовь... Какая, к черту, любовь?! — возмутился пан Роберт. — Какая там сегодня любовь?! Постель — и больше ничего.
— Не говори так, — возразила она. — Любовь — самое важное в жизни.
На мое счастье, из оркестра подали знак, что перерыв окончен. Однако это был не конец. Можно сказать, только начало. Через несколько недель на адрес ресторана от пана Роберта пришла открытка: он благодарит меня за незабываемый вечер, рад знакомству и скоро пришлет письмо. Без всякой задней мысли я ответил, тоже открыткой, что и для меня это был приятный вечер и я также рад знакомству. Однако вот что я вам скажу: не стоит быть слишком любезным. Никогда не знаешь, не загонит ли тебя самая обычная вежливость в ловушку. Просто пан Роберт своей открыткой словно угодил в какую-то не до конца зарубцевавшуюся рану. Я ведь оттуда ни разу открыток не получал.