Транквилиум
Шрифт:
Я всю жизнь знала, что буду твоей женой, шептала она ему на ухо в темноте каюты, где они скрывались от чужих взглядов и ненужной речи, я знала это всю жизнь… Разве может быть так? Но – знала… Посмотри на меня, я хочу, чтобы ты на меня смотрел и запоминал, запоминал, потому что… вдруг? Я только теперь поняла, что мы смертны, мы ходим по острию ножа, мне стало что терять. О, у меня вдруг появился ты, наконец, появился ты, а раньше было что-то – как ничего… я и не знала, что такое – жить. Потрогай меня, потому что одними глазами – не запомнишь, нет. Хочешь, я буду твоим плюшевым медвежонком? Или голой ведьмой? Или кошкой? Хочешь, буду кошкой? Мррр… Как тихо и укромно я жила, почти как не жила, смешно? Тебе смешно… Подкрадывались тени и тихо так стояли, замерев. И ждали, ждали… Видишь – я ушла.
Я хочу умереть, потому что уже никогда не будет лучше…
О нет, не умирай один, мой господин, возьми с собой меня – храня… Я не смогу больше без тебя, ты это понимаешь? Ты хоть самую крошечку понимаешь? Я не смогу больше без тебя… О боги, за что вы дали мне это счастье, ведь я ничем не отличаюсь от других, я слабая женщина, я боюсь не унести такой огромный груз…
Такой огромный прекрасный хрупкий груз…
В каком-то из дней путешествия они неожиданно для себя вышли на палубу на рассвете. Солнце вставало из моря чуть правее бушприта. Горящий металл разлит был между солнцем и кораблем. Невыразимо белая птица пересекла курс, становясь вдруг синей, а потом черной. Глубокая лилово-фиолетовая тень все еще лежала в парусах. Сине-белый с красным прямым крестом кормовой меррилендский флаг тяжело колыхался под остатками ветра, а за ним, вспыхивая и исчезая, касаясь волн и косо взмывая выше мачт, мелькали ослепительные изломы чаек. Было почему-то поразительно тихо. А потом – янтарем засветилась палуба, медовые полосы и углы расцвели на парусах. И – громко закричали чайки…
Не было в мире ничего прекраснее.
(Лорд Сайрус стоял у окна. Темной была еще гавань в тени высокого берега, но далекая свеча маяка сияла. И сияли золотом и зеленью сосны на вершине Топенанта. Там они со Светланой устроили пикник в день свадьбы. Вид на весь город открывался оттуда… Вот ты и добилась, чего хотела, молча сказал он Констанс. И Констанс, которой здесь не было, промолчала, упрямо выставив подбородок…)
Столы для прощального банкета расставили на шканцах – открытой палубе позади грот-мачты. Сновали ловкие стюарды, умеющие накрыть столы даже в качку, настраивал инструменты оркестр, из ледовой ямы в дубовых бадьях подавали наверх колотый лед, присыпанный солью, и еще разгорались, сизо дымя, набитые древесным углем жаровни. Баталер и младшие коки перебирали и натирали пряным маслом толстые отбитые ломти молодой оленины, сохраненной на дне ледника специально для прощального ужина. Уже приготовлены были и все еще приготовлялись десятки разнообразных закусок, пеклись кексы и булочки, с начинкой и без, булькали на плите соусы в серебряных кастрюльках, паровая лососина расточала аромат, томились в горшочках овощи – и, конечно, пудинги доходили в печах. Как огромный шикарный ресторан, «Эмеральд» готовился ублажить своих бесценных пассажиров.
И вот – ударил гонг, оркестр исполнил увертюру Гибсона, главный стюард подал знак…
Светлана и Глеб ужинали за одним столом с капитаном. В обычные дни они сидели за столом первого
И вдруг – Светлана напряглась. Глеб всей кожей почувствовал это.
– Что?..
– Тес. Сзади – слушай…
Сквозь праздничный веселый толк протиснулись обрывки фраз:
– …не у Брезара… совершенно потрясающе, никто бы не… почему-то в Свитуотер – не знаю… да, тот самый, с пятном… ну, не помню, палладийский эмигрант… еще бы не обидно, но так уж судьба… правильно, Белов… сам прочитаешь, все будет опубликовано… нечего было столько собираться, опоздавшим – кости… сменишь направление, пойдешь по Таранусу – Брезар ведь так и не смог…
Глеб как бы случайно оглянулся через плечо. Спины, затылки, не понять даже, кто говорит. А, вот они: черный мундир, полоска погон – военный моряк… и синий пиджак или сюртук, волосы плохо расчесаны и касаются воротника… видел его, помню, имя выясню…
– Не смотри так долго, – сказала Светлана по-русски. – Заметят.
– Итак, он вернулся, – прошептал Глеб и улыбнулся ей.
– Да, – Светлана кивнула. – Ох, дорогой… вот кому мне придется в глаза-то смотреть…
– Кси, – назвал он ее выдуманным прозвищем, – не думай пока об этом. Главное – он вернулся. Только почему в Свитуотер?..
Она что-то хотела сказать, но не сказала.
Потом были перемены блюд, и танцы, и фейерверк – и слезы в предчувствии скорых прощаний, и последние объятия – все было… Юные князь и княгиня танцевали лишь друг с другом, и многие обратили внимание, что сегодня княгиня грустна. Потом они стояли у фальшборта, беседуя о чем-то, и вальсирующие пары проплывали мимо них. Плескалась тихо вода…
Они рано спустились в каюту. Танцы длились до рассвета.
…Она давно не плакала так, как плакала этой ночью. Глеб пытался утешить ее – и с огромным трудом, в самый последний миг она сумела не обидеть его и не вынудить оставить ее в покое. И – терпела ненужные, ставшие вдруг робкими ласки, и – пропускала неуместные слова утешения… Горе и стыд вдруг обрушились на нее, неверную жену, скверную дочь, самозванку, почти преступницу…
На время она просто забыла причины своего побега.
С рассветом «Эмеральд» поднял паруса и к полудню был в порту, но не пришвартовался к пирсу, а бросил якорь на рейде. Вскоре в борт его ткнулся паровой катер, и на палубу пакетбота взошли трое пожилых мужчин в похожих шляпах и костюмах, молоденький офицер внутренней службы и дюжина вооруженных полицейских. Через полчаса возмущенные пассажиры узнали, что за эту ночь их стало существенно меньше: в своих каютах были убиты мистер Уильям Фостер, лидер одного их самых скандальных профсоюзов, его секретарша, помощник и охранник. Все они путешествовали под чужими именами…
– Значит, вы утверждаете, что в период с двенадцати до двух часов ночи находились в своей каюте?
– Категорически.
– Но подтвердить это может лишь ваша жена?
– Совершенно верно.
– Вы добровольно предъявили следствию это оружие? – мистер Ланн всеми пальцами указал на разложенные по столу два «сэберта», безымянный револьвер от Бэдфорда и нож с узким лезвием и кожаной ручкой, который едва не поразил Светлану в памятную ночь мятежа.
– Да.
– Откуда у вас этот револьвер?
– Трофей. Взял у убитого мятежника.
– С тремя коробками патронов?
– С четырьмя. Одну уже успел потратить.
– На кого же, если не секрет?
– На Бродягу Джо.
«Бродягой Джо» называли мишень, которую служитель выставляет из траншеи на две-три секунды.
– Хорошо стреляете?
– Приемлемо.
– А это откуда? – следователь кончиком пальца дотронулся до ножа.
– Оттуда же.
– Тоже взяли у убитого мятежника?
– Нет, просто вытащил из стены. Подумал – пригодится.