Транс-Атлантик
Шрифт:
Томаш спокойно на месте своем стоит и ждет. Я пистолеты заряжаю… да пули-то — в рукав, в зарукавник. Ну значит, пистолет Томашу вручаю, да только пустой, другой такой же пустой пистолет Пыцкаль Гонзалю вручил. Когда мы в сторонку отошли, Барон скомандовал: «Огонь! Огонь!» …но крик его Пустой, ибо стволы пустые. Гонзаль, шляпою своею оземь ударивши, пистолет поднял и выстрелил. Гул по лужку раскатился, но Пусто. Воробьи, что в кустиках сидели, (потолще, чем у нас), всполошились, то же и корова.
Томаш, видя, что гонзалева пуля его миновала (да и не было ее), оружие свое поднял и долго-долго прицеливался: только не знал он, что прицеливание его Пустое. Целится, целится, стреляет, ну и что: пусто, пусто, и от его пальбы ничего, кроме гула. Тут и солнышко слегка взошло, пригревать стало (туман рассеялся),
Мы же — на них уставились, а главное — Томаш. Однако ж проехали они, Тогда мы пистолеты давай заряжать, я пули в рукав, огонь, огонь. Гонзаль шляпой помахал, палит из пустого дула, но ничего; и Томаш оружие поднимает, целится, целится, целится… о, как он целится! О, как он Целится долго, долго, тщательно, да так старательно, так страшно целится, что хоть и Пусто Дуло, съежился, замер Путо, и уж мне самому начало казаться, что не может того быть, чтобы Смерть из Дула этого не вылетела. Грохот. И кроме звука, ничего. Гонзаль шляпою Большой Черной помахал, Пыцкаль, Барон коней так осадили, что те аж на задах присели, а ко мне доктор Гарсия подошел и просит, чтоб побыстрее, потому что Цессия у него.
В тот момент я чуть было за голову не схватился! Сразу вдруг мне ясно стало, что мы как в западню попали, и что тут никогда никакого конца быть не может и Дуэль эта бесконечна, ведь она до крови, а откуда ж крови взяться, если без пуль пистолеты? Вот он недосмотр наш, путаница, ошибка наша, что мы это при условий составление просмотрели!!! Ведь они так весь день и ночь и следующий день и дальше ночь и потом весь день щелкать могут, потому что я у них Пули всё в Рукав и огонь, огонь, и так без конца, без передыху! Боже, что ж сделать, что предпринять! Однако выстрелил Гонзаль! Стреляет и Томаш! И Кавалькада вдали, за кустами показалась, Дамы, стало быть, и Кавалеры, да и борзые, и едут тихонько рысцой или шагом; первым — Ясновельможный Посол, потом Советник с Полковником едут и едут, на зайца (хоть зайца нет) поехали…
Гонзаль шляпой помахал. Томаш пистолет к глазам поднял. О, как он целится! Боже, Боже, Боже, всею душою своею, изо всех сил своих, изо всей честности что ли своей… и бровь хмурит… и глаз щурит… да как Целит, как Целит, аж Смерть, Смерть, Смерть неминучая, кровавая, здесь Смерть, Кровь быть должна! Грохнуло. Ух, стукнуло. И стуком пустым он, видать, сам себя убивает. Помахал Путо черной шляпой. Опять Кавалькада появилась, на сей раз ближе, и как ни в чем не бывало, друг с другом разговаривают, беседу ведут, перекликаются, на зайца, на зайца едут! А тут пыцкалев жеребец того жеребца, на котором Барон сидел, за круп как укусит. За круп укусил! Барон его оходил, оходил его и Пыцкаль, Барон его, значит, с коня да по башке, без разбору, и Пыцкаль по башке! Заржали жеребцы.
Мы к ним. Да они уж понесли, по лужайке носятся! Барон упал! А я вижу, что там кони в Кавалькаде храпят, ржут и Дамы падают. Затем собак борзых лай бешеный послышался и крик, стон, ой, видать на кого-то набросились, терзают! Мы же, дуэль забросивши, за кусты на помощь спешим; тут кони, Жеребцы все, удила закусили, поводья рвут, грызутся, ржут… а под собаками не кто иной, как Игнат с Собаками кувыркается, ими кусаемый да терзаемый! Людей крик, псов лай до удушья, Игната стон, коней галоп, дам писк, мужчин голоса в адскую симфонию слились.
Томаш «Пистолет, пистолет» закричал и, у меня из рук пистолет вырвавши, в собак стреляет, а ствол пустой.
Тогда Гонзаль на Собак этих бросился, с голыми руками да с криком страшным, в небо возносящимся… и, среди них упав, с ними кататься по земле начал, голося, всех разбрасывая, их от Игнатика своего отрывая, и телом его своим, телом прикрывая!
Да уж и Форейторы на собак с постромками, с кнутами,
Так же и коней поотловили, а кто упавши был, те с земли заподнимались и в кучу собирались. Томаш к Сыну подбежал и, увидев, что кроме легких ран, никаких тела повреждений у того нет, на коленях Бога благодарил за безмерное благодеяние Его, потом же к Гонзалю руку протягивает: «О, боле ты мне не врагом, но Братом, Другом будешь, коль ты, Жизнь свою опасности подвергая, сына моего спас!» Ну, значит в объятии сошлись при великом всех присутствующих аплодисменте, да Гонзаля мужества под небеса вознесении: «От смерти его избавил! Врагу услугу оказал! Сам чуть не сгинул…» Игнат тоже — к Гонзалю руку протягивает, но тот в объятия его заключает и как брата к себе прижимает.
Так-то, за страхом — радость. Говорит Ясновельможный Посол: «Слава Богу, что так все завершилось, а вины в том ничьей нету, разве что жеребцов да форейтеров… потому что, когда жеребцы кусаться начали, у форейтеров собаки сорвались и на юношу кинулись, коего беспокойство об Отце своем до укрытия в кустах этих и привело. Вот, стало быть, господа мои хорошие, Дамы прекрасные, видеть вы могли явный знак Милости Божией, которая Отцу сына возвернула. Взгляните на эти рощи! Взгляните на травы, на кусты, на Природу всю, которая под небес громадой возлежит, и взгляните ж, как Поляк перед всем мирозданьем спасителя Сына своего прощает! Милость Божья! Благорасположенность природы всей! О, ибо дело верное, самовернейшее, что Поляк Богу и Природе мил Добродетелями своими, а главное — этим Рыцарством своим, Отвагою своею, Благородством своим, Благочестием и Доверчивостью своими! Взгляните ж на рощи сии! Взгляните ж на всю Природу! И взгляните ж на нас, Поляков, аминь, аминь, аминь». Тогда все «Viva Polonia Martir» воскликнули.
Я пал на колени. А тут Гонзаль как на середину вышел да Шляпу лихо заломил, от чего кони опять всполошились, он однако ж на коней внимания не обращая, так говорит: «Великая, неизмеримая в том Честь для меня, что я с человеком таким достойным поляком мог в поединке сойтись, ибо, Ясновельможный Пане, от стыда этого пусть меня Господь Бог спасает, чтобы я когда вызов чей не принял, и ужо я в таком разе никогда не уклонюсь, и меня Найдет тот, кто Ищет; потому что так я понимаю: нету для Мужчины большего сокровища, как безупречная Честь Имени его. Коль скоро за дело Спасенья от Собак Сына Его Милости сей достойный Противник меня в Друзьях иметь желает, я и от Дружбы, конечное дело, не уклонюсь, Другом, Братом его желаю быть на вечные времена. И тоже так думаю, что и он мне в милости своей не откажет, и приглашение гостем в дом мой примет, и для Выпития за дружбу сию вместе с Сыном своим в дом мой прибудет, где мы и выпьем!» Тут все начали кричать и ликовать, здесь обнимаются, там — целуются, и Гонзаль снова в объятия заключал: сначала Томаша, после — Сына его. Так и закончилась Дуэль.
*
Тяжела Гора моя в пустоте дороги моей и в Поле моем, но Пустом, Пустом, как будто ничего там и не было. Итак, после всего этого вместе с Томашем в экипаже Гонзаля во дворец его еду, да только не к тому дворцу, что в городе был, а к Эстансии, что в двух или трех милях. За нами на бричке Гонзаль с Игнатием едут. Едем мы, значит, по этой дороге, как под Гору, а там — дома, постройки, заборов много, трава, деревца фруктовые; и едем, а там, — собаки, куры, иногда, кошка, дети играют, да люди вертятся; и кони тянут повозку, едем довольно быстро, но Пусто, Глухо. Томаш молчал, молчал и я. Вдруг как схватит он меня за руку: «Скажи же ты мне, может не ехать… зачем нам ехать туда? Так-то оно вроде все как бы в порядке, вроде как бы Человек этот достойно себя показал и Сына моего от верной смерти спас, да только что-то мне не по сердцу приглашенье его… Ой, не поедем лучше!..» Так он мне говорит, но пусты слова его! Тогда говорю я: «Не езди! Если не хочешь, не езди. Не езди лучше… Или не видишь, что он не для тебя, а для себя Сына спас? Несчастный же ты Человек, зачем же ты прямо в дом его Сына своего везешь… лучше бы ты Игната из брички забрал и бежал прочь, как от Чумы!» Так я ему ответил, но Пустым ответ был, Пустым, ибо хотя для облегчения совести моей отягощенной говорил я, да только знал, что совет мой лишь обратный результат даст, и всякой бегства возможности его лишит.