Трансатлантическая любовь

Публикация трехсот с лишним писем Симоны де Бовуар к американскому писателю Нельсону Олгрену (1909–1981) стала для французов неожиданным подарком к концу века. Бурная литературная жизнь двух послевоенных десятилетий, политические столкновения, приметы времени и ушедшие детали быта описаны, при всей непринужденности эпистолярного стиля, так основательно и объяснены так подробно, что потомкам не придется ломать голову над малопонятными аллюзиями или отсылками к потерявшим свою значимость событиям. И дело не только в том, что Симона де Бовуар, писатель, философ, автор нескольких книг мемуаров, прекрасно владеет пером. Эти письма обращены к американцу, для которого Европа — почти другая планета: парижские знаменитости, литературные сплетни, даже новые направления — такие,

Симона де Бовуар не раз говорит в письмах о том, что их встреча с Олгреном — это встреча Старого и Нового Света, двух миров, разделенных Атлантикой. Мир Олгрена — Америка, а точнее, Чикаго, где он вырос и куда вернулся после университета и долгих скитаний по южным штатам. Этот город в писательской судьбе Олгрена сыграл примерно ту же роль, что Петербург для Гоголя или Достоевского. Его новеллы, романы, даже поэма в прозе — все посвящено Чикаго, пронизано духом Чикаго, наполнено мутной поэзией чикагского “дна”. Эта поэзия, отчетливо помеченная маркой “сделано в Чикаго”, принесла Олгрену славу, официально подтвержденную Национальной литературной премией. Его главные персонажи — люди, которых гигантский дождливый город сломал и подмял, в основном воры, проститутки, наркоманы. Любопытно, что эпиграф к самому известному своему роману “Человек с золотой рукой” он взял из купринской “Ямы”. Куприна, как и Достоевского, он, в отличие от французской литературы, знал и любил.

Вне Чикаго Олгрен своей жизни не мыслил, Симона де Бовуар не могла покинуть Париж, и их любовь вылилась в переписку, длившуюся семнадцать лет. В какие-то периоды они обменивались лишь новогодними поздравлениями, но прочная связь между ними продолжала существовать, и переписка неизменно возобновлялась.

Причиной окончательного разрыва стала книга воспоминаний Симоны де Бовуар “Сила вещей” (1963). “Надеюсь, ты останешься доволен страницами, посвященными тебе, я вложила в них все свое сердце”, — пишет она Олгрену. Однако его реакция оказалась неожиданной и резкой. Желчно, зло, почти с ненавистью обрушивается он на книгу в печати и никогда больше, до самой своей смерти в 1981 году, не пытается восстановить прерванные отношения. Он умер в одиночестве, в своем доме в Чикаго, и не нашлось человека, который взял бы на себя заботу о похоронах. “Тело Олгрена не востребовано!” — гласили заголовки газет.

Симона де Бовуар, пережившая его на пять лет, была поражена, узнав, что, несмотря на публичные проклятия, он сохранил ее письма. Они попали на аукцион, где их приобрел университет штата Огайо, и через некоторое время к ней обратились за разрешением на публикацию. Вряд ли, когда эти письма писались, они были рассчитаны на издание — слишком они личные и исповедальные. Но для Симоны де Бовуар самораскрытие, пусть даже шокирующее, было одной из принципиальных установок: правда, рассказанная о себе, способствует самопознанию человечества, у писателя не может быть тайн ни от современников, ни от потомков. Она дала разрешение на публикацию при условии, что сама подготовит письма к печати и переведет на французский язык. В 1986 году она умерла, так и не успев этого сделать.

Расшифровкой и окончательной реконструкцией текста c самоотверженной скрупулезностью занялась Сильви Ле Бон де Бовуар. Она же подготовила полное французское издание этих писем и снабдила их необходимыми комментариями, частично воспроизведенными в нашей публикации. Из трехсот четырех писем Симоны де Бовуар, написанных в разные годы, мы представляем тридцать, в том числе самое первое и самое последнее. Поскольку на издание переписки Олгрена наложен его наследниками и литературными агентами категорический запрет, в пояснениях, дающихся курсивом между письмами, а также во фрагментах из упомянутой книги Симоны де Бовуар “Сила вещей” восстанавливаются недостающие звенья ее отношений с Олгреном и приводятся отрывки из его писем, сохранившихся у нее в архиве и ждущих своего часа.

В январе 1947 года Симона де Бовуар по приглашению нескольких американских университетов приехала в Соединенные Штаты. Находясь проездом в Чикаго, она, по совету нью-йоркской знакомой, встретилась с Нельсоном Олгреном. Он водил ее по городу, показывал чикагское “дно”, районы трущоб и притонов, польский квартал, где он вырос, а вечером следующего дня она уехала в Лос-Анджелес.

1.

Суббота, вечер [23 февраля 1947]

В поезде, по пути в Калифорнию

Дорогой Нельсон Олгрен!

Делаю попытку писать по-английски. Прошу прощения за грамматику. Если ошибусь в употреблении каких-то слов, то постарайтесь все-таки понять. Вдобавок почерк у меня ужасный и в поезде сильно трясет.

Вчера, расставшись с Вами, я вернулась в гостиницу, дописала статью — боюсь, что плохо, но бог с ней, — и поужинала с моими соотечественниками, мысленно проклиная их. Они были и в самом деле противные, к тому же из-за них я не смогла поужинать с Вами. Потом я Вам позвонила, и они проводили меня на поезд. Я улеглась на полку, раскрыла Вашу книгу и читала, пока не уснула. Сегодня продолжала читать, одновременно любуясь видами из окна: день прошел на редкость спокойно, и, прежде чем лечь спать, хочу сказать Вам, как нравится мне Ваша книга и Вы сами. Наверно, Вы это почувствовали, хотя времени было мало и мы даже не успели толком поговорить. Не стану повторяться и снова благодарить Вас, но мне было с Вами хорошо, и хочется, чтобы Вы это знали. Как-то грустно говорить Вам “до свидания”, а может быть, и “прощайте”. Я хотела бы еще раз приехать в Чикаго в апреле, рассказать Вам о себе и чтобы Вы мне о себе рассказали. Удастся ли мне выкроить время? Кроме того, я в некоторой нерешительности: если нам было так трудно расставаться вчера, то не будет ли еще труднее после того, как мы проведем вместе несколько дней и почти наверняка станем друзьями? Не знаю.

В общем, до свидания или прощайте, но я не забуду этих двух дней в Чикаго, иначе говоря, не забуду Вас.

С. де Бовуар

3.

[24 апреля 1947]

Пенсильванский университет,

Филадельфия-колледж

Дорогой Нельсон!

Я снова в Нью-Йорке после большой поездки с лекциями по окрестным колледжам и университетам. Пробуду здесь недели две. У меня билет в Париж на десятое мая, но было бы жаль улететь, не повидавшись с Вами. Приехать в Чикаго мне необычайно сложно: я должна сдать еще кучу статей, у меня назначено несколько выступлений и две лекции непосредственно в Нью-Йорке. Может быть, Вы сами приедете сюда после двадцать седьмого? Тут мы бы часто виделись и успели бы наговориться вдоволь. Если Вы согласны, я готова позвонить в любое время, чтобы условиться о дате Вашего приезда. Если нет, то постараюсь приехать к Вам сама дня на два. Ответьте мне. И пожалуйста, привезите, если сможете, экземпляр Вашего романа. Я вчера видела его в одном доме, со скверной фотографией, где Вы совершенно на себя не похожи. У меня было искушение его украсть, но не получилось.

До свидания. Надеюсь, до скорого.

С. де Бовуар

Симона де Бовуар позвонила Олгрену из Нью-Йорка. Ее отъезд во Францию откладывался, поэтому она решила все-таки навестить его в Чикаго. Потом они вернулись вместе в Нью-Йорк, где провели последнюю неделю до ее отъезда.

4.

[17 мая 1947]

В самолете,

Суббота, вторая половина дня,

Ньюфаундленд

Мой милый, чудесный, любимый “молодой абориген”, ты опять заставил меня плакать, но нежными слезами, нежными, как все, что исходит от тебя. Я села в самолет, открыла твою книгу, и мне захотелось увидеть твой почерк. Я взглянула на титульный лист, жалея, что не попросила написать мне что-нибудь на память, и вдруг увидела твою надпись, красивую, ласковую, полную любви. Я уткнулась носом в иллюминатор и расплакалась прямо над синим морем, но это были сладкие слезы, слезы любви, нашей любви. Я тебя люблю. Шофер такси спросил: “Это ваш муж?” — “Нет”. — “А, значит, друг? — и добавил сочувственно: — Как он переживает!” Я не удержалась и ответила: “Нам тяжело расставаться, ведь Париж так далеко!” Тогда он с большой теплотой заговорил со мной о Париже. Хорошо, что ты не поехал со мной: на Мэдисон авеню и в Ла-Гуардиа были какие-то знакомые — один бог знает, до чего противными бывают иногда французы, и тут оказался как раз худший вариант. Я была не в себе, не могла даже плакать. Потом самолет наконец взлетел. Люблю самолеты. Когда внутри все бурлит, то самолет, по-моему, самый подходящий способ передвижения: он гармонирует с состоянием души. Самолет, любовь, небо, боль, надежда — все сливается в одно. Я думала о тебе, перебирала в памяти каждую мелочь, читала твою книгу, которая, кстати, мне нравится больше, чем предыдущая. Нам подали виски и прекрасный обед: курица в сметане, шоколадное мороженое. Ты пришел бы в восторг от этих видов: облака, море, берега, леса, деревни — все как на ладони, и ты улыбался бы своей теплой мальчишеской улыбкой. Над Ньюфаундлендом уже сумерки, а в Нью-Йорке было только три часа. Остров необычайно красив, весь в темных соснах и тихих печальных озерах, а кое-где — вкрапления снега. Тебе бы наверняка понравилось. Мы приземлились и теперь должны ждать два часа. Интересно, где ты сейчас? Может быть, тоже в самолете? Когда ты вернешься в наш маленький дом, я буду ждать тебя там, спрятавшись под кроватью, да и просто везде. Теперь я всегда буду с тобой — на унылых улицах Чикаго, в надземке, в твоей комнате. Я буду с тобой, как преданная жена с любимым мужем. У нас не будет пробуждения, потому что это не сон: это чудесная реальность, и все только начинается. Я чувствую тебя рядом, и, куда бы я теперь ни пошла, ты последуешь за мной — не только твой взгляд, а ты весь, целиком. Я тебя люблю, вот все, что я могу сказать. Ты обнимаешь меня, я к тебе прижимаюсь и целую тебя, как целовала недавно.

Твоя Симона

11.

Среда [4 июня 1947]

Мой любимый муж! Как я была счастлива, спустившись сегодня вниз, найти от тебя письмо, да еще такое чудесное! Я как будто снова услышала твой милый насмешливый голос, увидела твою улыбку, ты был рядом, и мы весело болтали. Оказывается, переписка может быть очень приятным занятием: если ответы приходят быстро, то получается как бы разговор. Кажется, будто ты где-то близко, я чувствую, что ты меня любишь и словно смотришь на меня в эту минуту, чувствую, что и ты чувствуешь, как я тебя люблю. Милый мой, ты не представляешь себе, как я счастлива, я и не предполагала, что ты можешь подарить мне столько счастья. Весь день был солнечным, радостным, светлым благодаря твоему ласковому письму, согревшему мне душу. Мне завидно, что ты можешь писать такие письма, это нечестно: я ведь не в состоянии выразить все, что мне хочется, на чужом языке. Ты остришь, красиво описываешь свои впечатления, с блеском рассказываешь истории. А я вынуждена обходиться своим скудным детским английским, хотя тоже, как ты, надеюсь, знаешь, не дура. Вдруг ты возомнишь себя тоньше и интереснее, чем я, и станешь меня презирать за мое косноязычие?..