Трансформация интимности
Шрифт:
Парадокс состоит в том, что брак здесь используется как средство автономии. Романтическая любовь, как я и предполагал ранее, — это азартная игра против будущего, ориентация в контроле над будущим временем со стороны тех женщин, которые стали специалистами в вопросах интимности (в том смысле, в каком они теперь понимаются). В ранние периоды модернистского развития для многих женщин существовала почти неизбежная связь между любовью и браком. Но даже тогда, совершенно отдельно от предусмотрительных феминистских авторов, женщины де-факто использовали другие пути. Разделение между браком и его традиционными корнями во «внешних» факторах само по себе насаждалось гораздо сильнее женщинами, нежели мужчинами, которые могли найти в браке и семье главным образом убежище от экономического индивидуализма. Для мужчин освоение будущего, с точки зрения предвосхищаемой экономической карьеры, имело тенденцию давать ростки рассмотрения параллельной, но иной формы проведения времени, нежели та, которую предлагает
Для Уэнди и Элен брак, когда они впервые вступали в него, уже был противоречивым, но также находился в пункте готовности к более высокому уровню рефлексивности. Тем не менее он оказался несвободен от своих внешних «якорей» и задавал иной статус для женщин как жен и матерей. Но даже в ранние периоды их жизни для них вопрос «найти мужчину» уже связывался с задачами и заботами, совершенно отличными от тех, которые стояли перед поколением их матерей. Женщины, подобные Уэнди и Элен, помогали подготовить путь для реструктуризации интимной жизни, за которой стоят полновесные проблемы, обсужденные нами в Главе 1. Если девочки-подростки не говорят много о браке, то это не потому, что они успешно преодолели переход к будущему, отрицающему домашнее хозяйство, а потому, что они являются участницами того, чем реально выступает брак и другие формы закрытой личной связи, и вносят свой вклад в это. Они говорят скорее об отношениях, нежели о браке, и в этом они правы.
Понятие «отношения» (в оригинале — relationship — примеч. перев.), означающее тесную и продолжительную эмоциональную связь (в оригинале — tie — примеч. перев.) с другим человеком, вошло в общее употребление сравнительно недавно.
Чтобы внести ясность в то, что здесь поставлено на карту, мы можем попытаться описать это явление понятием чистые отношения [101] .
Чистые отношения не имеют ничего общего с сексуальным пуританизмом — это скорее ограничительное, нежели описательное понятие. Оно относится к ситуации, где социальное отношение вводится ради самого себя, ради того, что может быть извлечено каждой личностью из поддерживаемой ассоциации с другим; и которое продолжается лишь до тех пор, пока обе стороны думают, что оно каждому из индивидов доставляет достаточно удовлетворения, чтобы оставаться в его рамках. Для большинства сексуально «нормальной» популяции любовь обычно связана с сексуальностью через брак; но теперь двое все в большей и большей степени оказываются связанными через чистые отношения. Брак — для многих, но никоим образом не для всех групп населения — во все возрастающей степени изменяет курс своего развития в направлении формы чистых отношений, со многими последствиями в грядущем. Чистые отношения — это, повторяем, часть родового реструктурирования интимности. Помимо гетеросексуального брака они возникают и в других контекстах сексуальности; они имеются в некоторых каузально соотносимых способах, параллельных развитию пластической сексуальности. Комплекс романтической любви помог пробить дорогу в области сексуальности чистым отношениям, но теперь сам он ослаблен некоторыми из тех факторов, которые он помогал создавать.
101
Anthony Giddens. Modernity and Self-Identity. — Cambridge: Polity, 1991.
До сих пор речь шла преимущественно о женщинах. Если комплекс романтической любви развивался, а позднее в некотором смысле разлагался женщинами, что же происходило тем временем с мужчинами? Остались ли мужчины незатронутыми теми изменениями, которые женщины помогали осуществить, сохранили ли они свои роли реакционных защитников укрепленных привилегий? О том, что мужчины являются участниками повседневных экспериментов, описываемых в этой книге, можно почти и не говорить. Однако я чувствую необходимость предложить интерпретацию превращения превратностей романтической любви, которое в значительной степени исключает мужчину. Мужчины — это бездельники в происходящих ныне переходах, и в определенном смысле были таковыми уже с конца восемнадцатого столетия. Во всяком случае, в западной культуре сегодня — это первый период, в котором мужчины начинают обретать себя в том, чтобы быть мужчинами, то есть приобретать проблематичную «маскулинность». В прежние времена мужчины предполагали, что их деятельность конституирует «историю», в то время как женщины существовали почти вне времени, делая все то же самое, что они делали всегда.
Мужчины влюбляются — так же, как и женщины, и поступали так и в прошлом. На протяжении двух последних веков они также испытали на себе влияние развития идеалов романтической любви, хотя иным образом, нежели женщины. Те мужчины, которые слишком попадали под власть таких понятий любви, оказывались отделенными от большинства как «романтики» — в особом смысле этого слова. Они выглядели фатоватыми, пустыми мечтателями, уступавшими женской власти. Такие мужчины отказывались от деления женщин на незапятнанных, с одной стороны, и грязных — с другой, что было столь характерно для мужской сексуальности. Тем не менее романтик не может обращаться с женщиной, как с равной себе. Он пленяется конкретной женщиной (или, может быть, последовательно несколькими) и будет выстраивать вокруг нее свою жизнь; но его подчинение — это не жест равенства. Он является реальным участником глубокого исследования не столько интимности, сколько атавизмов прежних времен. Романтик в этом случае не является тем, кто интуитивно понимает природу любви как способа организации личной жизни в отношении колонизации будущего и конструирования самоидентичности.
Для большинства мужчин романтическая любовь находится в напряженных отношениях с императивами обольщения. Это наблюдение означает нечто большее, нежели просто риторическое заявление, относительно того, что романтическая любовь является основным капиталом в торговых операциях большинства волокит. Со времен начала трансформаций, оказавших серьезное влияние на брак и личную жизнь, мужчины по большей части устранялись от разработки сферы интимности. Связи между романтической любовью и интимностью подавлялись, а влюбленность оставалась тесно связанной с доступом: доступом к тем женщинам, чья добродетель или репутация были надежно защищены, во всяком случае до того, как союз будет освящен браком. Мужчины стремились быть «специалистами в любви» только в отношении техники обольщения или завоевания.
Между полами всегда существовала пропасть в смысле опыта, воспитания и образования. «Ах, эти невозможные женщины! Как они приближаются к нам! Прав был поэт: не могу жить ни с ними, ни без них» (Аристофан). Однако в девятнадцатом веке — по причинам, которые уже обсуждались, — женщины становились иным образом непонятными для мужчин. Они представлялись загадочными, как утверждает Фуко, самими дискурсами, которые стремились понять их, которые сделали из женской сексуальности «проблему» и трактовали их болезни как формы социальной дисквалификации, поднявшиеся из мрачных глубин. Но они также приводили в недоумение силою самих изменений, которые они помогали вводить.
Чего хотят мужчины? В одном смысле ответ ясен и понятен обоим полам с девятнадцатого века и поныне. Мужчины хотят статуса среди других мужчин, подтверждаемого материальными вознаграждениями и присоединением к ритуалам мужской солидарности. Но мужской пол здесь неправильно истолковывает ключевую тенденцию в траектории развития современности. Потому что мужчины ищут свою самоидентичность в работе, и они терпят неудачу — мы должны всегда добавлять «по большей части» — в понимании того, что рефлексивное проектирование самого себя включает эмоциональную реконструкцию прошлого для того, чтобы проектировать последовательное повествование, обращенное в будущее. Их бессознательное эмоциональное доверие к женщинам составляло загадку, ответ на которую они искали в самих женщинах; и поиски самоидентичности скрывались в этой оставшейся без ответа зависимости. То, чего хотели мужчины, было чем-то таким, чего женщины в какой-то степени уже достигли; не удивительно, что авторы-мужчины, включая рассказчика Моей тайной жизни, мучились тайной, которую могли раскрыть только женщины и в раскрытии которой полностью потерпело неудачу нагромождение любовных завоеваний.
В нынешнюю эпоху идеалы романтической любви имеют тенденцию к фрагментации под давлением женской сексуальной эмансипации и автономии. Столкновение между комплексом романтической любви и чистыми отношениями принимает различные формы, каждая из которых имеет тенденцию становиться все более и более выставляемой на всеобщее обозрение как результат возрастающей институциональной рефлексивности. Романтическая любовь зависит от проективной идентификации amour passion как средство, с помощью которого предполагаемые партнеры становятся привлекательными друг для друга и затем привязываются друг к другу. Здесь проекция создает ощущение полноты соединения с другим, несомненно, усиливаемое установлением различий между маскулинностью и женственностью, каждая из которых определяется с позиций антитезиса. Трактовки другого «известны» интуитивным образом. Тем не менее в других отношениях проективная идентификация идет Поперек развития отношений, продолжение которых зависит от интимности. Открывание себя другому, условие того, что я называю любовью-слиянием (в оригинале — confluent love — примеч. перев.), в определенном смысле противостоит проективной идентификации, даже если такая идентификация иногда прокладывает тропинку для нее.
Любовь-слияние — это активная, неожиданная любовь, и поэтому она находится в дисгармонии с такими качествами комплекса романтической любви, как «навсегда», «ты и только ты». Сегодняшнее «разделяющееся и разводящееся» общество является здесь скорее результатом возникновения любви-слияния, нежели причиной его. Все большее количество сливающейся любви становится консолидированной в качестве реальной возможности, все большее количество открытий «особой личности» отходит на задний план и при этом во все большей степени принимаются в расчет «особые отношения».