Трансформация интимности
Шрифт:
Поток романов и рассказов, который не ослабел до наших дней, — причем многие из них написаны женщинами, — с начала девятнадцатого века затапливал книжные лавки.
Нарастание комплекса романтической любви следует понимать в связи с некоторыми другими факторами, оказывавшими влияние на женщин начиная с конца восемнадцатого столетия. Одним из них было устройство дома, к которому уже создавалось определенное отношение. Другим было изменение отношений между родителями и детьми; третьим стало то, что некоторые называют «изобретением материнства». Поскольку это касалось статуса женщин, все они тесно интегрировались в единое целое [87] .
87
Ann Dally. Inventing Motherhood. — London: Burnett, 1982. См. также Elizabeth Badinter. Myth of Motherhood. — London: Souvenir, 1981.
Вопрос о том, является ли само детство творением сравнительно недавнего
88
Mary Rayan. The Cradle of the Middle Class. — Cambridge: Cambridge University Press, 1981. — P. 102.
Идеализация матери была одной из черт современной конструкции материнства, и она, несомненно, прямо подпитывала некоторые ценности, распространяемые по поводу романтической любви. Имидж «жены и матери» усиливал «двуполую» модель действий и чувств. Мужчины начинали осознавать женщин как существ иных, неизвестных — относящихся к особой области, совершенно им чуждой. Идея о том, что каждый из полов являет собою тайну для другого пола, представлена в разнообразных формах в различных культурах. Отчетливо романтическим (в оригинале — novel — примеч. перев.) элементом здесь была ассоциация материнства с женственностью как качествами индивидуальности — качествами, которые определенно возбуждали широко распространявшиеся концепции женской сексуальности.
Как отмечалось в статье о браке, опубликованной в 1839 г., «мужчина рождается, чтобы управлять личностью жены и ее поведением. Она рождается, чтобы управлять его склонностями: он правит по закону, она — с помощью убеждения... Царство женщины — это царство мягкости, ее команды — это ласки, ее угрозы — это слезы» [89] .
Романтическая любовь была сущностно феминистской любовью. Как показала Франческа Канчиан, до конца восемнадцатого столетия о любви всегда говорилось в связи с браком, это была как бы любовь компаньонов, связанная со взаимной ответственностью мужей и жен по ведению домашнего хозяйства или фермы. Так, в книге «Хорошо организованная семья», которая появилась как раз на переломе столетия, Бенджамин Франклин писал о супружеской паре, что «обязанность любви взаимна, она должна исполняться каждым по отношению к каждому» [90] .
89
Francesco M. Cancian. Love in America. — Cambridge: Cambridge University Press, 1987. — P. 21.
90
Ibid. — P. 15.
Однако с разделением сфер влияния поддержание любви стало преимущественно задачей женщин. Идеи романтической любви откровенно отчуждались в подчинение женщины и ее относительной отделенности от внешнего мира. Но развитие такого рода идеалов было также выражением женской власти, противоречивой формулировкой перед лицом депривации.
Для мужчин напряженность между романтической любовью и amour passion была связана с отделением комфорта домашнего окружения от сексуальности любовницы или проститутки. Цинизм мужчин в отношении романтической любви с готовностью поддерживался такого рода разделением, которое тем не менее имплицитно принимало феминизацию «респектабельной» любви. Преобладание двойного стандарта не давало женщинам такого выхода. Тем не менее слияние идеалов романтической любви и материнства давало женщинам возможность развивать новые сферы интимности. На протяжении викторианского периода мужская дружба утратила значительную часть качеств взаимной вовлеченности, которую друзья удерживали друг для друга. Чувства мужского товарищества были в значительной степени отодвинуты в сферы маргинальной активности, такие как спорт, либо другие досуговые занятия или же участие в войне. Для многих женщин положение изменилось в противоположном направлении. Как специалисты по сердечным делам, женщины воспринимали друг друга на основе личностного и социального равенства в рамках широкого спектра классового разделения. Дружба между женщинами помогала смягчить разочарования в браке, но давала также вознаграждение в их собственном праве. Женщины говорили о дружбе также, как это нередко делали мужчины, с позиций любви; и они находили там истинных исповедников [91] .
91
Nancy Cott. The Bonds of Womanhood. — New Haven: Yale University Press, 1977. Janice Raymond. A Passion for Friends. — London: Women's Press, 1986.
Жадное потребление романтических повестей и рассказов в определенном смысле было свидетельством пассивности. В фантазиях индивид искал то, что он отвергал в обычной жизни. С этой точки зрения нереальность романтических историй была выражением слабости, неспособности прийти к соглашению с фрустрированной самоидентичностью в реальной социальной жизни. И все же романтическая литература также была (и остается по сей день) литературой надежды, разновидностью отказа. Она часто отвергала идею насаждения семейного уюта как единственного отчетливо выраженного идеала. Во многих романтических историях после отфильтровывания других типов мужчин героиня открывала для себя твердого, надежного индивида, который становился заслуживающим доверия мужем. Однако нередко истинным героем был яркий авантюрист, отличавшийся экзотическими характеристиками, который в своих жизненных скитаниях игнорирует условности. Позвольте мне подвести некоторые итоги под этим пунктом. Романтическая любовь стала отличаться от amour passion, хотя в то же время была ее наследницей. Amour passion никогда не была родовой социальной силой в том смысле, какою стала романтическая любовь где-то с конца восемнадцатого века и до наших дней. Вместе с другими социальными изменениями распространение понятий романтической любви было глубоко объединено с важными переходами, оказывавшими влияние на брак, равно как и на другие контексты личной жизни. Романтическая любовь предполагает определенную степень самоуглубления в поисках ответа на ряд вопросов. Что я чувствую в отношении другого? Что чувствует другой в отношении меня? Достаточно ли «глубоки» наши чувства, чтобы поддерживать длительную привязанность? В отличие от amour passion, которая искореняет себя сама вследствие своей неустойчивости, романтическая любовь отделяет индивидов от более обширных социальных условий иным образом. Она предусматривает долгосрочную траекторию жизни, ориентируемую в предвосхищаемое, хотя и создаваемое в определенной степени своими руками будущее; и она создает «разделяемую историю», которая помогает выделить брачные отношения из других аспектов семейной организации и придать ей особое первенство.
Начиная с самых ранних своих истоков, романтическая любовь ставит вопрос об интимности. Она несовместима с вожделением и с земной сексуальностью, не столько потому, что любимое существо идеализируется — хотя это тоже часть истории, — сколько потому, что она предполагает психическую коммуникацию, встречу душ, которая носит взаимный характер. Другой, чьим существованием он или она живет, отвечает требованиям того, чего ему недоставало, причем эта нехватка не обязательно осознавалась — до тех пор, пока не началась любовная связь. И эта нехватка имеет прямое отношение к самоидентичности: в некотором смысле ущербный индивид делается целым.
Романтическая любовь сделала из amour passion особый кластер убеждений и идеалов, сообщающийся с трансцедентальностью; романтическая любовь может заканчиваться трагедией и служить источником греха, но она также и источник триумфа, победа над предписаниями и компромиссами света. Такая любовь проектируется в двух смыслах: она охватывает и идеализирует другого и она проектирует ход будущего развития. Хотя большинство авторов концентрировали свое внимание на первой из этих трактовок, вторая из них, по меньшей мере, столь же важна и в определенном смысле лежит в ее основе. Подобный мечте, фантастический характер романа, как писали в популярной литературе девятнадцатого века, вызывал насмешки со стороны рационалистических критиков — как мужчин, так и женщин, — которые рассматривали его как абсурд или патетический эскапизм. Однако с предлагаемой здесь точки зрения, роман — это противостоящее действительности мышление депривированных и — в девятнадцатом веке и далее — принимающих участие в главной реконструкции личной жизни.
В романтической любви поглощение того, что типично для amour passion, интегрируется в характерную ориентацию «поиска». Поиск — это одиссея, в которой самоидентичность обретения своей законной силы проистекает из открытия другого. Он обладает активным характером, и в этом отношении современный роман контрастирует со средневековыми романтическими историями, где героиня обычно ведет себя относительно пассивно. Женщины в современных романтических историях по большей части независимы и одухотворены и последовательно изображаются именно в такой манере [92] .
92
Janice A. Radway. Reading the Romance. — Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1984.
Завоевательный мотив этих историй не похож на мужскую версию сексуального завоевания: героиня встречает и растапливает сердце мужчины, который первоначально безразличен к ней, чуждается ее или открыто враждебен. Поэтому героиня активно творит любовь. Ее любовь заставляет его полюбить, растопляет безразличие и замещает антагонизм преданностью.
Если этос романтической любви понимается просто как средство, с помощью которого женщина встречает м-ра Райта (Mr Right: здесь, вероятно, автор обыгрывает смысл фамилии (right — правильный) — примеч. перев.), то он является действительно поверхностным.