Трансмиграция Тимоти Арчера
Шрифт:
Мне хотелось увидеть, скажет ли Тим этому человеку, крайне разгневанному, но в действительности занимающему весьма скромное положение в социальной иерархии, представителю низа лестницы, на которой Тим все-таки стоял на самом верху… так вот, мне хотелось увидеть, сообщит ли Тим ему, что он епископ Калифорнийской епархии, известен всему миру, числится в друзьях у Мартина Лютера Кинга-младшего, Роберта Кеннеди, что он влиятельный и знаменитый человек, в данный момент просто не облаченный в церковные одеяния. Тим не сообщил. Он кротко извинился. Через какое то время оператору заправки стало понятно, что он имеет дело с тем, для кого не существует больших ярко раскрашенных металлических насосов, что он имеет дело с человеком, который едва ли не буквально живет в другом мире. Этим другим миром было то, что Тим и Кирстен называли «Другой Стороной», и шаг за шагом эта Другая Сторона втянула в себя их всех: сначала Джеффа, затем Кирстен и, неминуемо, самого Тима.
Порой я говорю себе, что Тим все еще существует, но теперь полностью в этом другом мире. Как там Дон Маклин выразил это в своей песне «Винсент»? «Этот мир не был предназначен для такого прекрасного, как ты». Прямо о моем друге — этот мир действительно не был реальным для него, и поэтому я считаю, что для него это был неправильный мир. Где-то совершили ошибку, и в глубине души он осознавал это.
Когда я вспоминаю о Тиме, то думаю:
А все мне чудится: гуляет Он в этих рощах, на лужок, Промокший от росы, ступает… [13]13
У. Б. Йитс «Песня счастливого пастуха». Перев. Г. Кружкова.
Как это выразил Йитс.
Спасибо за вашу работу о Тиме, но на какой-то миг мне стало больно вновь увидеть его живым. Полагаю, это мера величия литературной работы, коль она может этого добиться.
Кажется, это было в романе «Контрапункт» Олдоса Хаксли, когда один из персонажей звонит другому и возбужденно восклицает: «Я только что нашел математическое доказательство существования Бога!» Будь это Тим, он на следующий же день нашел бы другое доказательство, противоречащее первому, и уверовал бы в него с такой же легкостью, как если бы он находился в цветнике, и каждый цветок был новым и отличным от другого, а он по очереди открывал бы каждый и одинаково восхищался всеми, но забывал те, что были прежде. Он безусловно, был верен своим друзьям. Тем, кого не забывал. Тем, кто были его постоянными цветами.
Странное в том, миссис Мэрион, что в некотором отношении я тоскую по нему больше, нежели по своему мужу. Возможно, он произвел на меня неизгладимое впечатление. Не знаю. Быть может, вы сможете объяснить мне, ведь вы писатель.
Искренне ваша,
Эйнджел Арчер
Я написала это письмо известному автору «Нью-Йорк литерари истэблишмент» Джейн Мэрион, чьи эссе публикуются в лучших малотиражных журналах. Я не ожидала ответа и не получила такового. Быть может ее издатель, которому я отправила письмо, прочел его и смахнул в урну, уж не знаю. Эссе Мэрион о Тиме привело меня в бешенство — оно полностью основывалось на заимствованной информации. Мэрион не была знакома с Тимом, но все равно написала о нем. Она сказала о Тиме, что он «разрывал дружбу, когда это способствовало его целям», или что-то в подобном духе. Тим никогда в своей жизни не разрывал дружбу.
Та моя и Джеффа встреча с епископом была весьма важной. В двух отношениях: официальном и, как оказалось, неофициальном. Касательно официальной стороны, я предложила и намеревалась провести встречу, объединение, между епископом Арчером и моей подругой Кирстен Лундборг, представлявшей ФЭД в районе Залива. Феминистское эмансипационное движение хотело, чтобы Тим выступил перед ними с речью, и бесплатно. Они считали, что, как жена сына епископа, я могу с этим справиться. Излишне говорить, что Тим, по-видимому, не понимал всей ситуации, но это была не его вина. Ни Джефф, ни я не вводили его в курс дела. Тим полагал, что мы собираемся вместе пообедать в «Неудаче», об этом ресторане он уже слышал. Обед оплатил бы он, так как в тот год — да и, коли на то пошло, в предыдущий тоже — у нас совсем не было денег. Как машинистка адвокатской конторы на Шаттук-авеню я была предполагаемым кормильцем семьи. Адвокатская контора состояла из двух парней из Беркли, принимавших участие во всех движениях протеста. Они обеспечивали защиту в делах, касавшихся наркотиков. Их фирма называлась «Адвокатская контора и свечной магазин Барнса и Глисона» — они продавали свечи ручной работы или, по крайней мере, выставляли их. Это был способ Джерри Барнса оскорблять собственную профессию и давать понять, что в его намерения не входит получение какого-либо дохода. Что касается этой цели, то здесь он преуспевал. Помню, однажды благодарный клиент расплатился с ним опиумом — черным бруском, выглядевшим как плитка горького шоколада. Джерри совершенно не понимал, что с ним делать. В конце концов, он кому-то его отдал.
Было интересно наблюдать, как Фред Хилл, агент КГБ, приветствует всех своих клиентов — как и положено хорошему владельцу ресторана, пожимая им руки и улыбаясь. У него были холодные глаза. Ходили слухи, что он имеет право убивать тех партийцев, кто проявлял упрямство. Тим едва ли обратил внимание на Фреда Хилла, когда этот сукин сын вел нас к столику. Я гадала, что сказал бы Епископ Калифорнийский, если бы узнал, что человек, подававший нам меню, был, здесь, в США, русским под вымышленным именем, да еще офицером советской секретной службы. А может, все это было мифом Беркли. Как и в течение многих предшествующих лет, Беркли и паранойя спали в одной постели. Конца войны во Вьетнаме было даже не видать.
Никсону все же приходилось выводить американские войска. До Уотергейта пока еще было несколько лет. Государственные агенты рыскали по району Залива. Мы, независимые активисты, каждого подозревали в коварстве и не доверяли ни правым, ни Компартии США. Если в Беркли и было что-то, ненавидимое всеми без исключения, то это была вонь полиции.
— Привет, ребята, — сказал Фред Хилл. — Сегодня мясной суп с овощами. По бокалу вина, пока решаете?
Мы все трое хотели вина при условии, что оно не будет от калифорнийской компании «Галло», и Фред Хилл отправился за ним.
— Он полковник КГБ, — сообщил Джефф епископу.
— Очень интересно, — ответил Тим, внимательно изучая меню.
— Им и вправду мало платят, — вставила я.
— Это могло бы быть причиной, почему он открыл ресторан, — сказал Тим, оглядываясь на другие столики и клиентов. — Интересно, есть ли у них черноморская икра? — Взглянув на меня, он спросил: — Ты любишь икру, Эйнджел? Осетровую икру, хотя порой вместо нее подсовывают икру пинагора. Но обычно она красного цвета и крупнее. И много дешевле. Мне она не нравится — икра пинагора, естественно. В известном смысле, говорить «икра пинагора» — оксюморон. — Он засмеялся, скорее самому себе.
Черт подумала я.
— Что-то не так? — спросил Джефф.
— Не понимаю, где Кирстен, — ответила я и посмотрела на часы.
Епископ заметил:
— Истоки феминистского движения можно найти в «Лисистрате». «Должны мы воздержаться от мужчин… — Он снова рассмеялся. — Засовами из дуба… — Он умолк, словно размышляя, продолжать ли, — загородили входы». [14] Здесь игра слов. «Загородили входы» подразумевает как ситуацию неподчинения в целом, так и недопускание до влагалищ.
14
Аристофан «Лисистрата». Перев. А. Пиотровского. Первую цитату епископ приводит не совсем точно.
— Па, — произнес Джефф, — мы пытаемся определить, что заказывать, ладно?
Епископ ответил:
— Если ты имеешь в виду, что мы пытаемся решить, что нам съесть, то мое замечание вполне приемлемо. Аристофан его бы оценил.
— Ну-ну, — отозвался Джефф.
Вернулся Фред Хилл с подносом.
— Бургундское «Луи Мартини». — Он поставил три бокала. — Простите мне мое любопытство — вы ведь епископ Арчер?
Епископ кивнул.
— Вы принимали участие в марше доктора Кинга в Сельме.