Транссибирское Дао
Шрифт:
Человечеству всегда был нужен бог: бог-просветление, бог-любовь, бог-энергетика, бог-информация-весть, но я создал главного бога, в котором всё это воплотилось в единое целое. Этот бог есть бог-саморегуляция. Бог, которого можно понять до конца только будучи продвинутым человеком. В сущности, все основные религии – это и есть способ саморегулировать человеческую популяцию на биологическом уровне, то есть способность сохранения человечества в количественном отношении. И хотя были войны и за веру, но, в основном, саморегуляция человечества методом механизма религиозного сознания себя оправдывала. И как только вторгался атеизм, тут же возникали все эти тоталитаризмы. Поэтому бог нам нужен, чтобы жить. Но жизнь – это прежде всего саморегулирующаяся структура. Этим свойством и определяется живучесть. Но, если всё, что я сказал, подавать лишь в контексте научных критериев, то это несравнимо сузит число приверженцев моей идеи. Поэтому учение должно рассматриваться в процессе социального,
– Но вот насчёт самих тараканов как-то не очень приятно.
– Возможно, поначалу так и есть. Но когда я работаю с учениками, то со временем они начинают относиться к тараканам с любовью и пониманием. Они видят в них посланников саморегуляции свыше, контролёров разрегулированных зон. И если вы скажите им, что тараканы – грязные и вредные насекомые, то они ответят вам, что ваши знания ничтожны, и вы за пределами саморегулирующихся полей. По отношению к тараканам я и распознаю людей: свой – чужой. Сейчас я не вижу конкуренции моему учению и думаю, что со временем правительству стоит подумать о создании государственной идеологии на базе моей религии. Я уже выпустил два объёмных труда – «Православней, чем православие» и «Восточнее, чем Рерих». Готовлю следующий – «Тотальней, чем Блаватская».
– Здесь немного людей. Ваше общество малочисленно?
– Вовсе нет. У нас много приверженцев. Просто почти все ушли в лес совершать ритуал. Мы собираем пожертвования и используем эти деньги на закупку средств для борьбы с тараканами. Мы закупаем их на все деньги и относим эти средства в лес на специально оборудованную поляну, где после медитационной молитвы уничтожаем их. Этот процесс рождает радость в моих учениках от сознания того, что они спасли сотни тысяч тараканов – посланников саморегуляции.
– Но если вы тратите все деньги на закупку и уничтожение этих средств, то на что вы существуете?
– Иногда я трачу не все деньги на закупку. Иногда закупаю средства в одном магазине и сдаю в другой подороже. Но не думайте, что это злоупотребление. Это часть саморегуляционной системы нашего общества. Конечно, об этом знают только посвящённые, как, например, ваш бывший спутник – он наш кассир. Остальным, в силу малого знания, а значит, возможного сомнения, мы не разглашаем свои расходы, ведь саморегуляция требует больших средств.
– И члены вашего общества активно жертвуют?
– Да. Вы видели множество палаток у нашего забора? Там живут те члены общества, которые продали свои квартиры и перечислили все деньги нам. Они живут в палатках круглый год, вырабатывая в себе способность к наивысшей саморегуляции.
У палаток послышался шум. Я вышел за ворота. Люди с радостными лицами возвращались из леса. Многие были одеты в костюмы тараканов. Я остановил одну женщину:
– Скажите, во что вы верите?
– Я верю в саморегуляцию России. Я верю, что новое учение свершится в России, а затем во всём мире. Я верю, что Россия – центр эзотерических и саморегуляционных знаний. Я верю, что именно здесь есть священное Знание-Мудрость и непреложный, вечносущий, неизменный Корень саморегуляции. Я верю…
– А в Бога? В Бога?
– В Бога? Я… Я буду веровать в Бога…
– А, чёрт! Где-то уже это было!
Я уехал в летнюю южную ночь. Лежал и глядел в большое открытое окно, за которым плавала особая всепроникающая тишина и продолжалась открытость. Звуки южной ночи всегда ёмки, точны и не содержат лишнего. В эту ночь полнолуние льнуло к моему окну. От луны к нему протянулась широкая лунная дорога, и по этой дороге к окну скатилась сама луна. На большой скорости она пытается втиснуться в проём окна. Но окно не пускает. Луна застревает в проломленной раме. Её кратеры закипают, и ко мне в комнату льётся бурлящая лунная магма, заливая полы. Луна бьётся и снова втискивается внутрь, скребя кратерами о раму. В комнату падает луноход, разбиваясь о стену. Осколки его солнечных батарей мелкими кусочками разлетаются повсюду, многократно отражая лунный свет, и он становится невыносим. Луна нервничает и пульсирует. Откатывается назад и снова устремляется к окну. Наконец устаёт. Она слабо пульсирует и медленно возвращается в чёрное южное небо. Лунная дорога уходит следом. Магма просачивается сквозь щели в полу и скрывается. Остаётся покореженный луноход и осколки солнечных батарей, уже не так сильно отражающих лунный свет. Я засыпаю и, как будто сквозь сон, вижу на фоне лунного диска лёгкое мерцание и силуэт женщины. Она наклоняется и тихо говорит:
– Скоро мы будем вместе.
Её голос отражается от лунных бликов, наполняет комнату и растекается в ночном пространстве. Женщина берёт в ладони лунные блики и дует на них. Они кружатся и летят к окну, увлекая за собой силуэт женщины. Она смеется и исчезает. Прозрачный ангел перестаёт мерцать на фоне лунного диска.
Утром меня разбудил вой пожарной сирены. Тушили дом напротив. Я зашёл к соседу-соотечественнику спросить, в чём дело. Он поведал мне, что в том доме жил писатель, который много писал и постоянно пытался сжечь написанное, но всё как-то не решался. И вот этой ночью он собрал все свои рукописи и решил спалить их в духовке. Примерно в полночь писатель закончил очередную рукопись и, перечитав её, впал в депрессию. Он сгрёб все свои бумаги и засунул в духовку газовой плиты. Бумаг накопилось много, они сильно уплотнились, и поджечь их было сложно. Тогда писатель зажёг конфорки, чтобы на них жечь рукописи. Становилось душно, и писатель был вынужден открыть окно. В это время этажом выше его сосед-художник в состоянии глубокой депрессии кромсал кухонным ножом свои полотна и швырял их в окно. Обрывок полотна влетел в кухню писателя. Тот выглянул из окна – посмотреть, в чём дело. В этот момент этажом выше художника живший там скульптор в состоянии глубочайшей депрессии крушил кухонным топориком гипсовые фигуры и бюсты. Он боготворил Родена и мечтал сотворить любовь, если не в мраморе, то хотя бы в гипсе. Но сегодня в полночь скульптор понял, что Роден недосягаем. Он разбил все гипсовые фигуры и теперь вглядывался в бюст Родена – в то, с чего начинал. Ему показалось, что губы Родена искривились злорадной улыбкой, а глаза ехидно сощурились. Скульптор схватил бюст и выбросил его в окно. Бюст разбился о голову выглядывавшего в это время писателя. Тот потерял сознание и остался лежать на подоконнике. Чуть позже в окно залетел большой кусок картинного полотна и упал на горящие конфорки. Полотно вспыхнуло, став причиной пожара. Писателя с обширными ожогами всё же спасли, а рукописи, благодаря тому, что были закрыты в духовке, в целом сохранились, хотя и обгорели по краям.
Пожарные уехали. Сосед включил телевизор. Шли новости. Диктор рассказывала о том, как на олигарха Лопахина, тесно связанного с семьёй бывших хозяев Вишнёвого сада, оказывается давление с целью заставить его уступить контрольный пакет акций «Вишнёвый сад». В противном случае вырубка сада будет признана незаконной, и олигарх останется ни с чем.
Далее в разделе «Криминальная хроника» шёл сюжет о санитаре морга, который перед тем, как переодеть трупы, расписывал их фрагментами картин Рафаэля. Многие родственники умерших подали на него в суд за надругательство, но многие сочли, что так лучше. Сам санитар объяснял это тем, что с его росписями умершие быстрее воскреснут. У суда не было единого мнения. Ведущий рубрики цитировал газетную статью под заголовком «Божий дар и некрофильская яичница», обещая посвятить этой теме отдельную передачу.
Следующий сюжет был из Ясной поляны. Молодая корреспондентка брала интервью у литературоведа, который сообщал о сенсационной находке, утверждая, что роман «Война и мир» был написан вовсе не Толстым, а французским офицером-артиллеристом, участвовавшем в Бородинском сражении. Офицер попал в плен и содержался в одной из усадеб Тульской губернии, где и начал писать этот роман, уже будучи хорошо знаком со светской жизнью, вероятно, через многочисленные романы с местными красавицами. После изгнания Наполеона француз вернулся на родину, но рукописи по каким-то причинам остались спрятанными на чердаке сеновала усадьбы. И вот на этом чердаке молодой Толстой, кувыркаясь с очередной пассией, обнаруживает тайник с рукописью романа. Он переделывает его и даёт своё название, впрочем, начало оставляет без изменений. Дальнейшая судьба французского офицера неизвестна. Возможно, он погиб при Ватерлоо. А сенсационной находкой литературовед называл письмо некой Натали Балконской, найденное в тайнике при реставрации одного из московских особняков. В письме Натали жалуется подруге на то, что у неё с Лёвой ничего не получилось. Граф нашёл какие-то записи на французском, тут же забыл о ней и убежал с сеновала. Сюжет заканчивается видеопланом чердака, где молодая корреспондентка, лёжа на сене, обнимает воображаемого офицера Толстого, произнося в камеру: «Возможно, вот на этом самом месте и зачинался знаменитый на весь мир роман».
В последнем сюжете Клаудия Шиффер делилась своими планами. Мой сосед-соотечественник, кивнув на неё, спросил:
– Хотел бы трахнуть?
Я внимательно вгляделся в топ-модель и поймал себя на мысли, что я не хочу Клаудии Шиффер. Странное дело, она не влекла меня. Я нашёл причины, вот они: Шиффер – шикарная кукла, Шиффер лицемерна и скупа, Шиффер – воплощение меркантильности и холодного расчёта, Шиффер… Шиффер – шифр – разгадай, открой и получишь пустоту, вот почему я не хочу Шиффер. Я сказал об этом соседу. А он сказал, что это от излишней духовности и что его другой сосед, славянофил, тоже считает Шиффер куклой, но он хотел бы её по той простой причине, что видел бы в этом овладении господство бесшабашного русского духа над прагматичной немчурой. А ещё один сосед – автослесарь, также считающий Шиффер куклой, хотел бы её просто так.