Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
С детства уверовав, что любой римский гражданин всегда на голову выше любого, даже самого образованного инородца, Марк, тем не менее, не страдал национальной нетерпимостью. Сам он был родом из провинции и долго считался в Риме чужаком. Ранние годы ему пришлось провести среди варваров–испанцев, он ел вместе с ними, слушал их песни и сказки, так что, храня в душе стойкую уверенность, что если даже в общем и целом римляне – властелины мира, и в этом ему виделся их божественный долг, то в частностях, если брать в расчет каждого конкретного человека, многие из варваров вполне могли служить примером для большинства римлян. Это убеждение помогло ему одолеть Децебала, ведь прежние императоры, с презрением относившиеся к бородатому царьку,
В ту ночь Траяну, взбудораженному словами Децебала, особенно ярко припомнился Колон, вечер, когда гонец принес известий об усыновлении его Нервой. Прошло восемь лет, враг скоро будет разгромлен, но выверт судьбы заключался в том, что безумное желание даков погибнуть на стенах родного города по сути станет его, Марка, поражением. Это было ясно, как день. Извращенная логика бронированного кулака, тиски, в которые он, владея всей полнотой власти, угодил, требует от него уничтожения храброго и достойного народа. Огромную страну придется вычеркнуть из перечня существующих, а он, поклонник добродетельной силы, ничего не может в этом исправить. Речь идет не о сантиментах – он был вполне трезв, рассудителен, в чем той же ночью угрюмо признался явившейся успокоить его Плотине.
Он принялся доказывать послушной жене, что речь идет о вполне меркантильном, вполне практичном расчете.
Отчего боги так непоследовательны? Почему лучшим развлечением они находят игру, в которой всякая победа смертных неизбежно оборачивается поражением? Всякий успех неудачей? Что смертный, пусть даже вознесенный на вершину власти, может противопоставить гнету судьбы? Свою божественность?
Траян в сердцах выругался.
Его божественности может хватить, чтобы снять вину с Лонга, но принудить народ волков принять его правду, признать правоту и величие Рима, ему не дано.
Он принялся объяснять Плотине – Великий Рим гигантским кораблем разгуливает по Океану, понуждает к покорности слабых, давит днищем непокорных. Но ведь не один Рим бороздит водные просторы. На востоке вздымаются мачты других исполинов – где-то далеко видны вымпелы Китая, ближе царь кушанов Канишка, овладевший Индией, наложил руку на Великий шелковый путь. Еще ближе Парфия – бревно, улегшееся на пути из Рима в Китай. Не разобравшись с даками, нельзя двигаться на восток, и одновременно жестокий разгром Дакии лишит Рим крепкого заслона на северном участке, а обустраивать границу своими силами хлопотно и дорого.
Вот тут и порули кораблем!
Сотни миллионов золотых аурелиев проскальзывают мимо пальцев и улетают в Парфию, Индию, Китай. Сокрушение парфян – обязательное условие сокращения государственных расходов, ведь чем меньше посредников тем дешевле товар. Задача – выйти на границы Индии, установить прямые связи с Канишкой, а желательно и с китайским воеводой западного края Бань Чао, – является требованием времени. Он принялся убеждать жену, что в этом вызове нет и следа романтической блажи, которой он тешился в детстве и юности, когда мечтал превзойти Юлия Цезаря или Александра Македонца, которым гречишки до сих пор попрекают римлян.
Жена смотрела на него печально, понимающе. Они вместе несли тягло власти. В стратегические вопросы, касавшиеся внешней политики, Плотина не вмешивалась, но чем дальше, тем настойчивей она тревожила Марка Ульпия разговорами о наследнике. В родном сыне боги им отказали. Неужели откажут и в достойном преемнике? Уж в этом, Марк, ты властен или нет? Тебе нужен человек, способный вести государственный корабль так, чтобы тот не удалялся от берега. Чтобы сумел заставить команду заняться ремонтом корабля, а не тратить силы в борьбе за капитанский мостик. Что случиться, если после кровавой драки, нерадивый кормщик, вставший у руля, не важно по какой причине уведет корабль в океанскую ширь, и там его застигнет буря. Подобное безрассудство претит мне, твоей супруге, августе и гражданке. Подвиги Александра в моих глазах ничего не стоят, потому что с его смертью держава развалилась. Более суровый приговор правителю, чем превращение в прах его трудов, трудно вообразить. Боги в этом смысле безжалостны. Не повторяй его ошибку. Допусти, что можно иначе смотреть на насущные заботы государства, чем смотрят любезные твоему сердцу «замшелые пни».
В чем-то она была права, однако от одной только мысли о необходимости смены курса начинала разламываться голова.
Взять, например, Дакию. Траян не мог отрицать, что в скорой и ожидаемой победе над Децебалом таился некий, досадливый, как гвоздь в обувке, парадокс. Первым его сформулировал Адриан. Это случилось после того, как племянник, присутствовавший на одном из допросов прибывшей из Сармизегетузы рабыни Лонга, в последующей беседе один на один предупредил дядюшку, что тот возлагает на войну слишком большие надежды. Император грозно глянул на него. Оробев от сказанного, Адриан лихорадочно принялся доказывать, что война уже не в состоянии оплачивать самое себя. Траты на поход в Дакию может возместить только исключительно богатая, потрясающая воображение добыча. Дядюшка возразил – в Карпатах достаточно золота. Ликорма имеет самые точные сведения на этот счет. С этим Адриан не спорил. Но что потом, спросил он? Переселенцам в Дакию придется дать подъемные, необходимо прокладывать новые дороги, строить укрепления на значительно удлинившейся границе. Новая провинция начнет пожирать такие суммы, какие не возместить никакими налогами. Где взять деньги? Провинциальные города уже стонут под непомерным тяглом. Италия нищает, пустеет.
Это были серьезные доводы. Траян объяснил, что усматривает выход в сокращении государственных расходов, устранении дефицита в торговле с Востоком. С этой целью он приказал наместникам Египта и Палестины, одновременно с расправой над Децебалом, совершить поход на юг Аравийского полуострова, разгромить Набатейское царство и взять под контроль начало сухопутного участка южного – морского – торгового пути, ведущего из Рима на восток в Китай.28
Да, именно так, воскликнул Траян, и ударил кулаком по столу! Меня ждет Индия! Зачем отдавать в руки посредников огромные суммы в золоте. После чего с горечью продолжил – ты, Адриан, о многом судишь поверхностно. Не понимаешь, что победоносная армия, доказавшая свою силу в Дакии, просто не может сидеть без дела. Слишком много надежд, интересов, расчетов связано с войной, чтобы вот так запросто развести легионы по лагерям и заставить воинов заниматься строительством амфитеатров, цирков, дорог. В этом даже император не волен! По крайней мере, он, Марк Ульпий Траян, не волен. Необходимость, политическая неизбежность требовала сокрушения врага на Востоке.
Ты со своими прожектами, витаешь в облаках! Как ты намерен поступить с тридцатью легионами, приученными побеждать?
Проще простого, пожал плечами Адриан. На то и принцепс, чтобы диктовать свою волю. Проблема заключается в том, чтобы диктовать свою волю в рамках закона.
Ага, согласился император, совсем пустяковая проблема. Так, мелочишка…
Уже наговорившись с Плотиной, выложив все, что накипело на душе – особенно боль и восхищение, которые вызвала у него речь Децебала, Марк дополнил обрушившиеся на него за день невзгоды сообщением, что Лонг настойчиво просится в отставку.
— Говорит, устал, сил больше нет. Хочет заняться хозяйством.
— Вот и хорошо, – обрадовалась Плотина. – Отпусти его, Марк. Он свое отвоевал.
— Пристало ли мне в преддверии войны разбрасываться опытными командирами? Я уверен в нем, как в самом себе.
— У тебя вполне достаточно опытных командиров. Тот же Турбон.
— Турбон из молодых да ранний. К тому же он дружок Адриана. Ты опять хлопочешь за молодежь? Чем Ларций не угодил тебе?
Плотина ответила с откровенным неодобрением.