Треба
Шрифт:
— Иду, — пробурчал Мекиш и буркнул в сторону Тару: — И все-таки я не мелкий!
Глава 5
ГИБЛЫЕ ЗЕМЛИ
Мугаи звали это плоскогорье гиблой долиной. Впрочем, каким оно еще могло быть, если все земли — от вершин Северного Рога и Западных Ребер до самых границ Салпы — именовались Гиблыми. Но узкая высокогорная долина, отделенная от равнины старыми рудными увалами, гиблой считалась не из-за населявших окрестные земли свирепых палхов, которые сами предпочитали не иметь дела с горами. И не из-за того, что зиму и большую часть весны и осени ее покрывал снег, только летом буйное разнотравье захватывало в прочее время спящую землю, трава поднималась так, что скрывала путника вместе с лошадью. И не из-за того, что полевой вьюн свирепствовал в разнотравье, переплетал стебли, превращая пышный луг в непроходимые заросли, олени застревали в зеленых дебрях, куда уж там путнику. Только кабаны и пировали короткое лето в этих местах, проделывали ходы в зарослях, выкапывали из жирной земли вкусные клубни, выкармливали поросят. Воистину гиблым делали плоскогорье две другие напасти. Снежные лавины, которые всю зиму то и дело скатывались с хребта, перехлестывая узкую долину поперек и снося редкие, оставшиеся с лета, пастушьи биваки отчаянных мугайских пастухов. А под конец лета и начало осени — пожары. Верно, оставался еще металл в рудных увалах, если всякая грозовая туча норовила осыпать их молниями. От молний загоралась высокая трава, которую не пробивал насквозь никакой дождь, и уж тогда ничто живое не могло спастись, поскольку хоть и тянулась долина от ледника близ перевала мейкков почти до Хастерзы на добрых четыре сотни лиг, но выход на равнину имела только один — на юге. То место прозывалось Кабаньими воротами, потому что именно близ них мугаи имели каждую осень отличную охоту на покидающих плоскогорье кабанов. Впрочем, некоторые смельчаки все-таки загоняли на гиблое плоскогорье отары, но и это опять же случалось в самом начале лета. Сейчас была середина весны, и плоскогорье пока еще покрывал снег. Кое-где уже виднелись проталины, но до весеннего цветения было пока далеко.
На всю долину ушла неделя и еще два дня пути. Меньше бы могло выйти, но талый снег ночами схватывался коркой, утром грозя порезать ноги лошадям, потому перед отрядом топал неутомимый Шувай, дробил снегоступами наст, а уж за ним следовали всадники, да Эша торопил осла, который так и держался в хвосте отряда сразу за крупом лошади малла, но не отставал, шагал в полную силу. За неделю пути все утряслось в отряде — говорили мало, бивак разбивали споро и без суеты, охрану несли по двое, хотя вроде и опасности никакой не было. Кай сразу предупредил, что почти до самой Хастерзы придется пройти, там он знает тайный проход в Запретную долину, там и опасность может случиться, потому как большая и злая мугайская деревня расположена за Кабаньими воротами, а на плоскогорье еще с месяц можно не слишком тревожиться, только горные лисы мышкуют на проталинах, да орлы кружатся над головой.
— А мейкки так и оставят обиду? — поинтересовался в первый же день пути Тару, который все никак не мог выкинуть из головы, что озлобленные великаны образовались в самой близости от его башни.
— Все там осталось, — махнул рукой Кай.
— Что там? — не понял Тару. — Да. Перевал там. И мейкки там. Да и башня моя тоже там.
— Я не об этом, — покачал головой Кай. — Догнать нас мейкки не смогут, даже если захотят. Им, чтобы спуститься на равнину, придется лишнюю сотню лиг оттоптать. Но не в том дело. Не думай о мейкках. Все, что было, там, за спиной, и останется. А все, что будет, — начнется, когда мы войдем в долину. И вместе одно с другим уже никогда не сойдется. Забудь.
— Это почему же? — продолжал упираться Тару.
— Да оставь ты этих мейкков, — недовольно буркнул Эша. — О башне тоже забудь, кстати. Тут Кай прав. Прошлая жизнь не вернется. Я ж обещал. Я бы, конечно, еще сказал бы тебе, трухлявец, что мы на собственное кладбище едем, но и сам помирать не спешу. Даже не собираюсь. Тут дело в другом. Если соблаговолит Пустота или же двенадцать, кто ж разберет, кто теперь правит Салпой, соблаговолят оставить нас в живых, да мы еще и доберемся до нужного места… — Эша замолчал, поморщился, покосился на Шалигая, который предпочитал вовсе не открывать рта, — тогда все переменится. И будет, дорогой мой Тару, эта обида мейкков на путников подобна песчинке, что несет в себе горная река. Понял?
— Понял, — сдвинул косматые брови Тару и буркнул через пару секунд: — А кто из нас трухлявец, Эша, мы еще посмотрим.
Подобных разговоров больше не случалось. Только однажды Эша спросил у Кая, что за проход в Запретную долину он сумел отыскать со стороны Хастерзы, хотя все знают, что другого прохода в нее, кроме как через Ледяное ущелье, нет? Да и тот едва расчистили. Кай ответил коротко:
— Через Мертвую падь.
Эша ответом явно удовлетворен не был, потому как долго шевелил косматыми бровями, пока наконец не выдержал и не спросил зеленоглазого снова:
— Послушай, мне, конечно, все равно. Притащи бы ты сейчас крылья и скажи, привязывай, старик, их к рукам, и полетели прямо через вершины Северной Челюсти в Анду, я бы привязал и полетел, но Мертвой пади нет! Или была когда-то, а теперь уже нет. Иначе давно бы ее отыскали или кусатара, или лами, или старцы из Парнса, они-то уж точно всё облазили в окрестностях Хастерзы. Да и сам понимаешь, вряд ли на самом деле есть то самое место, куда, как сказывают мугаи, уходят мертвецы, которых не принимает Пустота. Я, конечно, готов предположить, что мугаям вообще веры нет, но не ты ли в тот год, когда мы с тобой добирались через Ледяное ущелье к границам Запретной долины, сам мне говорил, что трижды обошел предгорья Северной и Южной Челюсти? Не ты ли говорил, что ни с одним старцем из людей и тати перетер о Запретной долине, но так и не нашел другого пути? Да в том же Ледяном ущелье сколько ты потратил золота, пока нанятые тобой лами и кусатара прорубали дорогу в леднике? Даже я отсыпал тебе из гимской казны! То есть что же выходит: или ты зря деньги платил, или зря предгорья оттаптывал?
— Ничего не зря, — ответил Кай, бросил короткий взгляд на Шалигая, потом посмотрел на Арму. — Ничего не зря. Но я бы и не нашел этот ход. С этой стороны он вовсе не виден, мне его с той стороны показали. В тот же год, как мы с тобой, Эша, первый раз вышли на край долины. И с тех пор, если помнишь, я больше и не заговаривал о проходе.
— И кто же показал? — заинтересовался Эша. И тут же окаменел, вытаращил глаза, едва услышал ответ: «Сиват».
— Сиват, — повторила шепотом Арма, вспомнив рассказы матери о странном босом призраке в широкополой шляпе, но громко спросила о другом: — И как там? Как там, в Запретной долине?
— По-другому, — ответил Кай. — Не как здесь.
— Надеюсь, теплее? — поежилась она, поправляя на плечах одеяло.
Он все чаще посматривал на нее. Смотрел так, словно пытался угадать те слова, что поручила передать ее мать. А она ловила его взгляд и думала, что всего лишь за неделю пути чувствует себя так, словно идет рядом с зеленоглазым месяцы. И все эти месяцы она знает, что его мучает, корежит нескончаемая боль и одновременно прижимает к земле усталость. Но все это — и боль и усталость — отражалось только в его глазах и нигде больше.
Кабаньих ворот они достигли в полдень на восьмой день пути. Но еще на седьмой день увалы, которые тянулись справа рыжими холмами, вдруг начали вздыматься к небу, но не так, как снежные вершины Северного Рога, а почти черными каменными столбами, напоминающими горы перегоревших лепешек, словно нашлась хозяйка ростом выше облаков, что зачем-то жгла каменные оладьи и бросала их друг на друга. Снег тем временем под ногами почти исчез, земля обратилась грязью, покрылась тысячами ручьев и украсилась побегами молодой травы. К полудню седьмого дня отряд уже спускался по крутому склону, ручьи на котором объединились в скачущий по камням водяной поток, а впереди, там, где казались нагромождением облаков вершины Северной Челюсти, рядом с которыми даже пики Северного Рога уже не напоминали каменных великанов, появилось что-то вроде стены. На ночлег, спасаясь от сырости, отряд остановился близ одного из каменных столбов, а на следующий день к полудню подобрался и к самой стене. Она была столь высока, что вблизи загораживала даже снежные пики. Камень, который составлял ее, ничем не отличался от пластов камня в башнях, последняя из которых как раз и составляла вместе с изгибом стены те самые Кабаньи ворота.
— Берег, — пробормотал Эша, подошедший во время привала к самой стене и вернувшийся с пригоршней камней.
— Берег чего? — не понял Тару, который уже с утра держал наготове лук, потому как ему чудилось стрекотанье перепелок в довольно высокой у Кабаньих ворот траве.
— Берег моря, — строго ответил Эша.
— Моря? — недоверчиво переспросил Тару и оглянулся, словно сейчас, сию минуту к его ногам должен был накатить прибой.
— Тысячи тысяч лет назад здесь было море, — не унимался Эша. — Волны плескались. Вот они и устроили тут стену. Подмывали, подмывали берег, и получилась стена. И эти столбы тоже от моря.