Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы
Шрифт:
В пятницу, кажется, 28 августа, мы возвратились с работы, все как обычно – «Achtung», «Muetzen auf und ab» [292] и речь Франца. Он выбрал из нас старосту и несколько капо [293] (групповых), которые должны были гнать нас на работу: Франц приказал нам честно работать, за что получим все, что нам необходимо, иначе он расправится с нами радикальным способом. Искусством немцев, говорит он, является то, что они в состоянии владеть собой в любой ситуации. Потому немцы так руководят выселением, что евреи сами набиваются в вагоны, не представляя, что их ожидает. При этом он добавил ряд эпитетов.
292
«Снять и надеть шапки» (нем.).
293
В тексте перевода 1944 г. здесь и далее это слово написано латиницей – «capo».
29 августа сигнал подъем, как всегда, но на польском языке. Мы немедленно встали и вышли на площадку. Одеваться не нужно, мы спали одетыми, поэтому быстро выполнили приказ. Мы построились в шеренги. Отдается команда на польском языке. Вообще относятся к нам прилично. Говорил опять Франц. Он сообщил, что с сегодняшнего дня каждый будет работать по специальности. Начинали выбирать специальности. Первыми были строительные работники. Я тоже представился как строительный мастер. Нас, 15 человек, отделили от остальных и передали трем украинцам. Один старший рядовой Костенко своим видом не был грозен, второй, Андреев,
294
В тексте перевода это слово написано как «тортур».
Прошло еще несколько дней. Мы занимались той же работой и жили в тех же условиях. С одним товарищем я работал все время вместе, и судьба нам удивительно благоволила. Вероятно, потому, что мы оба являлись специалистами, а может быть, потому, что нам предназначалось жить и видеть мучения и трупы наших братьев. Дали они мне и моему товарищу ящики для извести, а охранял нас Андреев. Мой товарищ был хорошим мастером и придерживался моих советов [295] . Работа наша нравилась вахману. Он проявлял к нам снисходительность и даже принес по куску хлеба. Это было для нас значимо, поскольку буквально умирали от голода. Люди, стремясь спастись от смерти, которую я опишу ниже, пухли от голода, желтели и гибли. Наша рабочая группа увеличилась. Прибыли новые рабочие. Начали рыть фундамент под дом. Что это за ужасное здание должно было быть – никто не знал. На территории стоял один деревянный дом, огороженный высоким забором. Для всех было тайной, для чего он предназначался [296] .
295
Выделенные предложения отсутствуют в англоязычной версии.
296
Выделенные предложения отсутствуют в англоязычном варианте.
Через несколько дней прибыл немецкий мастер со своим заместителем, и под его руководством начались строительные работы. Не хватало строителей. Очень многие объявили себя работниками, чтобы не работать с трупами, но почти все были убиты. Однажды при побелке дома я заметил знакомого из Варшавы – Розановича [297] . Он стоял с подбитым глазом. Я понял, что вечером его расстреляют. Один варшавский инженер, Эберт, со своим сыном тоже работал, но рука палача вскоре прервала и их жизнь. Судьба меня не щадила.
297
Розанович – еврей из Варшавы. Участвовал в строительстве газовых камер, был убит в «лазарете».
Через несколько дней я узнал, для чего предназначалось здание с высоким забором. От ужаса меня охватила дрожь. Я и мой товарищ обтесывали дерево, делали окантовку. В этих условиях нам тяжело было работать. Я уже 25 лет не занимался такой работой, а мой товарищ не был плотником, и ему все давалось с трудом. Он был по профессии столяром и топором владел плохо, однако при моей помощи он справлялся. Я по профессии плотник. В течение ряда лет я был членом экзаменационной комиссии Варшавской ремесленной палаты. Прошло восемь дней тяжелого существования, которое нельзя описать. В течение этого времени транспорты не прибывали. На восьмой день появился новый эшелон из Варшавы [298] .
298
Выделенные курсивом предложения отсутствуют в англоязычной версии. Далее начинается 5-я глава.
Треблинский лагерь был разделен на две части. В лагере № 1 были специальный железнодорожный тупик и платформа для выгрузки людей. Кроме того, была большая площадка, где складывалось имущество прибывающих. Больше всего привозили с собой иностранные евреи. Там тоже находился «лазарет» длиной 30x6x2 метра, где работали двое мужчин. Они, в белых фартуках и с красными крестами на рукавах, считались врачами. Их задача заключалась в том, чтобы отбирать из эшелона стариков и больных, сажать их на длинные скамьи лицом к могиле. Сзади становились немцы и украинцы и убивали жертв выстрелом в затылок. Трупы падали прямо в яму. Когда собиралось много трупов, их собирали вместе и поджигали. Горели они живым пламенем.
Бараки, где жили немцы и украинцы, находились на некотором расстоянии, рядом располагались канцелярия, бараки для работающих евреев, разные мастерские, конюшни, хлев, продуктовый магазин и склады боеприпасов. Во дворе стояли автомашины. На первый взгляд этот лагерь не представлял ничего страшного. Создавалось впечатление, что это действительно рабочий лагерь.
Лагерь № 2 сильно отличался: барак для рабочих размером 30x10 метров, прачечная, малая лаборатория, помещение для 17 женщин, караулка и колодец, кроме того, 13 камер для отравления газом, которые я детально опишу [299] . Эти здания были окружены оградой из колючей проволоки, за ней находился ров 3x3. За рвом была еще ограда из колючей проволоки. Оба ограждения были высотой до трех метров. Между этими ограждениями были ограды из стальной проволоки. Лагерь по периметру охраняли украинцы. Весь лагерь был огражден четырехметровым забором из колючей проволоки. Забор еще был замаскирован елками. На площадке были четыре сторожевые четырехэтажные вышки и шесть одноэтажных. За последним забором, в 50 метрах, находились противотанковые ежи.
299
В англоязычном переводе опущено количество газовых камер.
Когда я прибыл в лагерь, в нем уже имелись три газовые камеры. За время моего пребывания их появилось еще десять [300] . Площадь камеры 5x5 метров, всего 25 кв. метров, высота – 1,90 м. На крыше находилось герметично закрывающееся отверстие с люком, а также отверстия труб, кафельный пол с наклоном к платформе. Кирпичное здание было отделено от лагеря № 1 деревянной стеной. Обе эти стены, деревянная и кирпичная, создавали вместе коридор, приподнятый от поверхности всего здания на 80 сантиметров. Камеры соединялись коридором. Каждая камера имела герметично закрывающиеся двери. Камеры со стороны лагеря № 2 были соединены площадкой шириной в четыре метра, проходящей вдоль всех камер. Высота площадки от поверхности – около 80 сантиметров. С этой же стороны находились деревянные герметично закрывающиеся двери. Двери каждой камеры со стороны лагеря № 2 (2,5x1,80) открывались только наружу, снизу вверх, при помощи железных подпорок, а закрывались железными крюками, которые находились на рамах, и при помощи деревянных засовов. Через двери коридора впускали жертв. Через двери со стороны лагеря № 2 вытаскивали задохнувшихся. Параллельно камере стояла электростанция почти такой же величины, как и камера, только выше на разницу площадки. Она подавала электричество в 1-й и 2-й лагеря. На электростанции находился мотор от советского танка, использующийся для подачи газа в камеры. Этот газ пускали, соединяя мотор с выходными трубами камер. В зависимости от количества впускаемого выхлопного газа зависела скорость наступления смерти жертв. При машинах работало два украинца. Иван [301] высокий, с милым и мягким взглядом, но – садист. Мучения жертв доставляли ему удовольствие. Иногда он подбегал к одному из нас, когда мы работали, и гвоздем прибивал ухо к стене или же приказывал лечь на пол и избивал нагайкой. На его лице вырисовывалось садистское удовольствие, он смеялся и шутил. Жертв он мучил и убивал в зависимости от настроения. Второго звали Миколой Нижшы [302] . У него было бледное лицо и такой же характер, как у Ивана. День, когда я в первый раз увидел, как в здание смерти ввели детей, женщин и мужчин, привел меня почти в умопомрачение. Я рвал на себе волосы и плакал от отчаяния. Больше всего я страдал, глядя на детей рядом с матерями или стоящих одиноко, которые не знали о том, что жизнь их через несколько минут закончится в ужасных мучениях. В их глазах был страх и удивление. На устах ребенка как бы застыл вопрос: «А что это? Для чего? Почему?». Однако, увидев каменные лица старших, они также становились такими. Они вставали без движения, жались друг к другу или к родителям, в напряжении ожидая ужасного конца. В этот момент открывались двери со стороны входа. Иван держал в руке толстую газовую трубу, длиной около 1 м [303] , а Миколай – саблю. По сигналу впускались жертвы, при этом их избивали беспощадно. Крик женщин и плач детей звучат в моих ушах по сей день. Крик отчаяния и боли. Крик мольбы о помиловании. Крик, молящий Бога об отмщении. Крики и плач не дают мне забыть о страданиях, которым я был свидетелем.
300
В англоязычном переводе говорится о двух действующих газовых камерах и еще двух, которые потом появились.
301
Имеется в виду Марченко Иван Иванович (1911 – после 1943) – выходец из Украины. Был призван в РККА в июне 1941 г., вскоре попал в плен, содержался в шталаге 319, в октябре 1941 г. перешел на службу к немцам. После окончания учебной подготовки в специальной школе в м. Травники был направлен служить в Треблинку, где находился примерно 1 год. Отличался жестокостью, за что получил прозвище «Иван Грозный». Имел дружеские отношения с Куртом Францем и унтершарфюрером Ф. Шмидтом. Когда Треблинка прекратила свое существование в качестве лагеря смерти, был переведен в Триест. Дальнейшие следы теряются.
302
В англоязычном варианте опущена фамилия. В действительности вместе с И. И. Марченко мотористом газовых камер был Николай Шалаев – также бывший советский военнопленный. См. подробнее статью А. И. Шнеера в настоящем издании.
303
Выделенная курсивом фраза отсутствует в англоязычном переводе.
В камеру размером 25 квадратных метров впускали от 450 до 500 человек. Было ужасно тесно. Стояли один за другим [304] . Родители вносили детей в надежде, что спасут их. На пути к смерти их избивали и толкали прикладами, а также газовой трубой. На них спускали собак, которые, лая, бросались на жертв и кусали их. Каждый с криком, стремясь избежать ударов и собак, сам бросался в объятия смерти – бежал в камеру. Те, которые были смелее, подталкивали слабых. Шум продолжался недолго. Двери с треском закрывались. Камера заполнена, заводился мотор, выходные трубы соединялись. Максимум 25 минут – и все были мертвы. Жертвы даже не лежали, потому что негде было, – они стояли, упав друг другу в объятия. Уже не кричали. Их жизнь закончилась. У них никаких желаний. Матери и дети в смертных объятиях. Нет врагов и нет друзей. Нет зависти – все равны. Нет красивых и нет непривлекательных – все желтые, отравленные. Нет богатых и нет бедных – все равны перед Богом. Почему? Я спрашиваю сам себя. Жить мне тяжело, очень тяжело, но я должен жить, чтобы передать миру эти ужасы и варварство. После завершения отравления газом Иван и Миколай проверяли результаты. После чего переходили на другую сторону, где находились двери на площадку, открывали их и сбрасывали задохнувшихся. Нам предстояло перенести их в могилы. Мы умирали от усталости, поскольку с утра работали на стройке, однако некому было пожаловаться – и пришлось подчиниться. Мы могли сопротивляться, быть избитыми, погибнуть такой же смертью, как другие, или еще более ужасной. Поэтому мы делали все беспрекословно. Нашим начальником был гауптман [305] (фамилии его не знаю) среднего роста, в очках. Он избивал и кричал. Мне тоже доставалось. Он избивал меня беспрерывно. Когда я поднимал на него вопрошающий взгляд, он отвечал: «Wenn du nicht der Zimmermann bist, dann wirst du getoetet» [306] . Я оглянулся. Почти все рабочие разделили мою судьбу. Избивали не только немцы и украинцы – целая свора собак была спущена на нас. 25 % умерли во время работы. Без осмотра мы их бросали в могилы. Возвратилось [307] нас меньше [308] . Мне повезло в том, что после ухода гауптмана шарфюрер освободил меня от этой работы.
304
Выделенная курсивом фраза отсутствует в англоязычном переводе.
305
Гауптман – капитан в вермахте.
306
«Если ты не плотник, то будешь убит» (нем.).
307
В оригинале перевода «вертались».
308
Выделенная курсивом фраза отсутствует в англоязычном переводе.
Ежедневно от удушья газом гибло 10–12 тысяч человек. Мы проложили узкоколейку и на платформе с колесами перевозили трупы до рвов. Однако с этим было сложно справиться, поэтому мы тащили на ремнях вдвоем [309] . Этим вечером я пережил еще один тяжелый момент. После тяжелого рабочего дня нас повели не в лагерь № 1, а в лагерь № 2. Здесь картина была совершенно другая. Этой картины я никогда не забуду. Кровь застыла в моих жилах. Проходя мимо площадки, я видел тысячу трупов. Они находились на площадке лагеря. Это были свежие трупы. Украинцы и немцы отдавали громкие приказы. Диким голосом кричали, нечеловечески избивали палками и прикладами работников, лица которых были окровавлены, глаза подбиты и одежда изорвана собаками. Возле них стояли капо. При входе в лагерь № 2 находились одноэтажные наблюдательные башни, к которым вели лестницы. Около этих лестниц избивали жертв; их ноги просовывали между ступеньками, голову наклоняли вниз, капо держал их так, чтобы жертва не могла двигаться. Все свое зло они вымещали на несчастных, избивая их. Наименьшей нормой считалось 25 ударов нагайкой. Первый раз я это увидел вечером. Луна и прожектор освещали эту ужасную бойню полуживых и возле них лежащие трупы. Стоны избиваемых сливались со свистом сыплющихся на них ударов кнута.
309
Выделенная курсивом фраза отсутствует в англоязычном переводе. Судя по контексту, вероятно, имеется в виду, что вдвоем узники тащили платформу.