Трения
Шрифт:
Но в последнее время моя светлая сторона не очень-то светилась, наружу все больше выступала темная. Я поцеловал Соню выше колена, и она положила ладонь мне на голову. На самом деле в душе я не чувствовал ничего. Хотя когда-то я ведь женился на ней. Никто меня не принуждал. Впрочем, почти все присутствовавшие мужчины когда-то женились. Спрашивается, что от всего этого осталось? Просто невероятно!
– На мой взгляд, Джоан неправильно вела себя с Никола, – заявила Коринна, разбавляя пиво кока-колой. – Она демонстративно не
Не слишком прислушиваясь к их разговору, я покачал головой, а сам подумал, что подвал – самое подходящее место для завершения того, что мы с Одиль начали. Она как раз появилась на пороге вместе с Джоан, обе смеялись.
– Не понимаю, почему она твоя лучшая подруга, – заметил я Соне.
– О нет, пожалуйста! Хватит.
Если бы жизнь вынуждала пас хоть иногда докапываться до истинных мотивов наших поступков, приподнимать в сознании пласт за пластом, то существование было бы сплошным кошмаром. И главное, это ни к чему бы не привело. Теперь звучал «K"oln Concert» Кейта Джаретта, там, где он рычит «О! А!», и музыка отдельными нотами рассыпалась в подрагивающем предутреннем воздухе.
Я подошел к краю бассейна, чтобы быть поближе к Одиль. Марк вытаскивал из воды свою подружку-блондинку: ей стало плохо, она едва не потеряла сознание прямо в бассейне. Мы положили ее на траву.
– Я накатал эту книженцию за три дня! – сообщил мне Марк. – Правда, потерял на этом шесть кило. Приходи на мои чтения. Это надо слышать.
– А ты никогда не думал написать настоящий роман?
– С началом и концом, что ли? Да ты что! И с действующими лицами! Может, еще и с развитием сюжета?
Он потряс головой и скроил брезгливую мину. Мы склонились над блондинкой, которая жаловалась на спазмы в желудке и на холодный пот. Марк объяснил, что романы, о которых я говорю, уже сто лет как не пишутся, что сочинение сюжетов и фабул – это прошлый век, будущее за полной деструктуризацией текста, и наплевать, если противникам современных веяний это кажется непонятным.
– Мы бесконечно отстали от музыки, – вздохнул он. – Отстали от изобразительного искусства. От экспериментального кино. От науки и техники. Если мы и дальше ничего не будем делать, то литература отживет свой век. Да, в сущности, уже отжила, если хочешь знать мое мнение.
Блондинка тем временем попросилась в туалет, и мы под руки повели ее в дом, один слева, другой справа. Она обнимала нас обоих за шею, не переставая путано извиняться и недоумевать, что же такое с ней произошло, и голова ее моталась из стороны в сторону.
Мы остались ждать ее за дверью, налили себе выпить и продолжали болтать о том о сем.
– Не мне тебе говорить, что все это – мура собачья, – рассуждал Марк, делая широкий жест рукой. – Жить просто – ни у кого не получается.
– Иногда кажется, что мы вообще не в состоянии взглянуть на вещи реально. Я часто себя спрашиваю, что я, собственно, делаю.
– Такие вопросы, блин, задаешь себе каждую минуту. Ну и что из того? Каждую минуту, блин!
– А сколько всего непонятного, необъяснимого, – подхватил я, опираясь на косяк. – Меня не покидает ощущение, что нас ничто не сдерживает. Можно сделать что-то хорошее, а можно гадкое. И нет ничего, что могло бы нас остановить.
– Вот именно. Ты абсолютно прав, старик.
– Все зависит от того, нашел ли ты любовь. От того, веришь ли ты в нее.
– Чего-чего? Чего нашел?
Мы услышали, как спускается вода.
– Ну, назови это как-нибудь иначе, – сказал я, завершая разговор.
Я заметил, что в доме никого нет. Они все наелись, напились, накурились и угомонились. Наболтались бог весть о чем, о катастрофе, которая нависла над старушкой Европой, о том, что пора плюнуть Америке в морду. Они уютно устроились в саду или покачивались на прозрачных надувных матрасах посреди бассейна, бездвижные, как трупы. Джоан уселась в спасательный круг и созерцала собственные ноги, болтавшиеся в воде перед ее носом.
Я стал делиться впечатлениями с Одиль, которая закивала, надкусывая только что распечатанное эскимо.
– Будь осторожен, – заметила она с невинным видом, – мне кажется, Соня следит за нами.
Я незаметно проверил, что делает Соня. Как всегда, она была окружена целой свитой и так поглощена общением, что я мог бы дом поджечь – она бы ничего не заметила. И все же Одиль была права: Соня внимательно за нами наблюдала. Ее лицо выделялось сред-и остальных, словно она пробила брешь в окружавшей их непроницаемой оболочке, чтобы не упускать из виду то, что происходит вокруг. Она даже освещена была иначе и казалась бледнее остальных.
Мне не нужно было формулировать, чего именно я хочу. Все само складывалось как надо. Зубчатые колесики невозмутимо и безжалостно сцеплялись между собой, приводя в движение некий механизм и попутно стирая нас в порошок.
– Прекрасно. Доедай мороженое, и пошли, – сказал я.
Я задул часть свечей, потому что занимавшаяся заря уже высветлила небо над головой и посеребрила синие головки чертополоха, который Соня выращивала в горшках, чтобы придать террасе оригинальный вид.
На пороге дома я столкнулся с Марком и его блондинкой, которая укололась чертополохом, и Марк облизывал ей палец, подмигивая мне. Значит, место было свободно. Я уменьшил свет. Сердце мое стучало – но не от предвкушения того, чем я собирался заняться с Одиль.
Сердце стучало при мысли, что Соня, возможно, следит за моими движениями, только я не осмеливался проверить, хотя отчаянно на это надеялся. Надеялся, откровенно говоря, изо всех сил, потаенных, темных, прятавшихся где-то в недрах моего существа.