Трепет черных крыльев (сборник)
Шрифт:
Ей нравилось и гнездо, и берлога. И перспектива состариться рядом с Максом ей тоже нравилась, но что-то останавливало ее от самого последнего, самого решительного шага. Наверное, страх перед счастьем. Или страх это счастье потерять, если изменить в своей жизни хоть что-то. К примеру, сменить однушку на комфортабельное «гнездо» или не менее комфортабельную «берлогу». Она бы, наверное, рано или поздно решилась, если бы не сны…
…Кричать мешало что-то колючее и пыльное. Да что там кричать – даже дышать выходило через раз. А освободиться от этого колючего и пыльного
Как это с ней случилось, она не знала. Не помнила толком ничего. Помнила лишь, что сбежала с территории, пролезла в дыру в заборе и очутилась на воле. Волю она любила так же сильно, как шоколадные конфеты. А может быть, даже еще сильнее. Оттого, наверное, и сбегала. Убегала недалеко и ненадолго, потому что в свои неполные двенадцать уже отчетливо понимала, что одной на воле ей не выжить, надо немножко подрасти, немножко потерпеть.
Этот детский дом был уже третьим в ее жизни. Третьим и самым мрачным, самым неуютным. Не оттого ли, что был он организован для детей с особенностями?
Про детей с особенностями с придыханием и материнской нежностью в голосе говорила директриса, когда в детдом приезжали проверки или телевидение. В такие дни их всех кормили от пуза, одевали в чистое, малышам выдавали новые игрушки, а для старших даже открывали компьютерный класс. Компьютерным классом директриса особенно гордилась, проверкам и телевидению показывала его в первую очередь. А еще рассказывала, как воспитанникам повезло жить в таком удивительном, пропитанном историей месте. На взгляд Алисы, место это было пропитано лишь сыростью и тоской, но директрисе верили больше, а «детей с особенностями» вообще никогда не спрашивали. Всем казалось, что жить в старинном графском доме, который уже много лет числится в памятниках старины, это в самом деле очень здорово и очень увлекательно. И места вокруг удивительные – тишина, приволье! Сосновый бор подступает к самым стенам, рядом речка, за речкой – дачный поселок. А до ближайшего райцентра всего десять километров. Одним словом, красота!
Места и в самом деле были привольные, и привольем этим Алису к себе манили. Заманили…
Больше всего она любила сидеть у реки. Купаться не пыталась, потому что не умела плавать. Просто сидела, опустив босые ноги в воду, через свернутый в подзорную трубу альбомный лист смотрела на стадо коров, пасущееся на том берегу. Коровы были разноцветные, рыжие, белые, пятнистые. Наблюдать за ними Алисе нравилось, можно было представить, что там, в этом рогатом разноцветье, есть и ее, Алисина, корова. И корову эту она пасет по заданию бабушки. И не беда, что нет у нее ни собственной коровы, ни собственной бабушки. Помечтать ведь можно!
Наверное, Алиса замечталась, потому что не заметила, что на берегу она больше не одна, не почувствовала того, кто встал за ее спиной темной тенью. Встал, больно, до фиолетовых кругов перед глазами стиснул шею, а потом сунул в рот что-то колючее и пыльное. И на голову надел такое же колючее, пахнущее сырой землей и плесенью. Алиса пыталась кричать и брыкаться, но тот, кто явился за ней темной тенью, был сильнее. Ее оторвали от земли, сначала куда-то потащили, потом куда-то повезли. Везли в багажнике вонючей,
– …Очнись, – сказала темнота тихим шепотом. – Эй, ты меня слышишь?
Открывать глаза было страшно, и если бы не надежда, что все случившееся – это лишь сон или чья-то дурная шутка, Алиса бы, пожалуй, так осталась в безопасной темноте.
– Как тебя зовут? – Шепот был настойчивый, не оставлял в покое.
Алиса открыла глаза, но не увидела ничего кроме темноты.
– Не бойся, сейчас глаза привыкнут.
Глаза привыкли, стоило только зажмуриться, а потом поморгать по-совиному, как окружающий мир начал наконец обретать очертания. Мир был замкнут в четырех стенах, подсвечивался мутно-серым светом, просачивающимся сквозь щели в потолке. Но Алису интересовали не стены и не потолок, а голос.
Девочка сидела на дощатом полу, по-турецки скрестив ноги. Даже в скудном свете длинные волосы ее отливали медью, а на носу виднелась россыпь веснушек. Подол нарядного, в рюшах, платья едва прикрывал колени, и девочка то и дело тянула его вниз, разглаживала несуществующие складки.
– Ты кто? – спросила Алиса, разглядывая собственные стертые в кровь, но свободные от пут руки. – Где мы?
– Я Маруся. – Девочка улыбнулась, и в улыбке ее Алисе почудилась жалость. – Мы в погребе под сараем. Теперь это твой дом.
Всю жизнь Алиса мечтала о собственном доме, представляла, каким он будет уютным и светлым…
– Это не мой дом! – Захотелось вдруг вцепиться девочке Марусе в волосы и изо всей силы ударить ее прямо в конопатый нос, чтобы не врала и не пугала. – Это вообще не дом!
– Тише. – Маруся прижала указательный палец к губам. – Не надо кричать, он этого не любит.
– Кто? – Еще недавно ей было жарко и душно, а теперь вдруг стало холодно. – Кто этого не любит? – повторила она уже шепотом.
– Сказочник. – Маруся пересела поближе, снова расправила на коленях свое нарядное платье. – Он любит, чтобы было тихо. Он говорит, что волшебству нужна тишина.
– Сказочник – это тот, кто притащил меня сюда? – Зубы начали выбивать барабанную дробь. Алиса сжала челюсти.
– Не говори так, этого он тоже не любит. Он не притащил, а дал возможность перевоплотиться. Вот так надо говорить, чтобы не злить его. Ты не бойся, я тебя научу. Если его не злить, если попытаться ему понравиться, он разрешит тебе иногда подниматься наверх. Наверху лучше, чем здесь. Не так скучно. – Маруся вздохнула, из складок платья достала гребешок и принялась расчесывать свои удивительные, отливающие золотом волосы.
– Откуда ты знаешь?
Маруся пожала плечами.
– И я все про него знаю. Если ты скажешь, как тебя зовут, я буду тебе помогать.
– Алиса. Меня зовут Алиса. И… спасибо.
Сверху, прямо над их головами, послышались тяжелые шаги.
– Это он. – Маруся спрятала гребешок, проворно отползла в самый дальний, самый темный угол. – Не бойся, – послышался из темноты ее тихий шепот. – И не зли его.
В потолке открылся люк, и в подвале сделалось вдруг нестерпимо ярко. Так ярко, что спускающийся по лестнице человек виделся Алисе лишь черным силуэтом.