Трепет крыльев

Грохоля Катажина

— Правда, — ответила я коротко, и похолодела тогда, в первый раз, и вырвала ладонь из его руки.

Он встал и ушел в свою комнату.

Да, наверное, именно тогда я впервые увидела в нем что-то, что наводило ужас, но ведь мне могло показаться, а вырезка и правда слишком долго запекалась. Теперь я знаю, что вырезка — очень нежное мясо, ее достаточно жарить три минуты, на сильном, но не слишком сильном огне, а еще можно к растительному маслу добавить сливочное, тогда мясо получится вкуснее.

В

общем-то он был прав.

Мясо было чуть-чуть жестковатое.

Я недостаточно постаралась.

Мы сидели на перроне; поезд, который должен был нас везти дальше, опаздывал; мама читала газету, на маленькой мазурской станции стоял летний полдень; отец сидел, прикрыв глаза, в воздухе звенели стрекот и жужжание насекомых; было жарко; жаворонки пели, а мне очень хотелось пить.

Солнце стояло в зените, а из крана капала вода, но на стене над ним было написано «НЕ» и изображен перечеркнутый красным стакан.

Я тогда уже знала, что не перечеркнутое красным пригодно к употреблению. Но все дело в том, что эта красная черта не всегда с первого взгляда заметна, а иногда ее совсем не видно.

Я еще не знала тогда, что если чего-то не видно, это не значит, что его не существует.

— Только бы ты не сделала какую-нибудь глупость! — звучало у меня в ушах.

— Не пори горячку!

— Подумай хорошенько, прежде чем что-то решать!

Все только и ждали случая убедиться в своей правоте.

«Вот видишь, ты совершила очередную ошибку в жизни, оказалась неопытной, слишком быстро приняла решение», — хотели сказать мне они, но не могли.

Потому что он был хороший.

Улыбчивый.

Заботливый.

— Хануся, тебе холодно, — говорил он, вставал с кресла, шел в прихожую, приносил шерстяную шаль и подавал мне.

А все женщины смотрели на меня с завистью: их мужья не замечали, что они мерзнут, и не знали, где лежат их шерстяные шали, их мужьям не приходило в голову оторвать свой зад от кресла, чтобы что-то принести жене, а он укутывал мои плечи шерстяной шалью и целовал в макушку.

— Не люблю, когда ты грустишь, — говорил он, а я улыбалась.

— Я купил новый диван, — сообщал он, а я улыбалась. Правда, я хотела вместе выбрать этот диван, мы уже давно собирались его купить. «Может, он был бы именно таким, как знать? А может, других не было», — утешала я себя и была довольна.

— Поменяем шкафчики в кухне, — радостно заявлял он, а я улыбалась, хотя не знала, на какие.

Я мечтала о деревянных, они подошли бы к столу, стоявшему в кухне, — деревянному, с выдвижным ящиком, доставшемуся мне от бабушки.

Привезли шкафчики: красные, с черными столешницами, дорогие. Отвратительные.

Я неуверенно улыбнулась.

— Они не подходят к столу, — сказала я.

— Стол заберет на дачу Юрек, я уже с ним договорился, — успокоил меня муж, — ты права, он к ним не подходит. — И крепко целовал меня, и радовался, поэтому и я старалась радоваться.

— Везет тебе! — Иоася разглядывала новую кухню. — Мой муж вообще не интересуется домом, я не могу допроситься, чтобы…

Я не слушала, чего она не может допроситься.

Мне не надо было просить.

У меня были такие духи, которые нравились ему, и трусики, какие нравились ему, и шкафчики, какие нравились ему, и диван, какой нравился ему, и занавески, какие нравились ему, и еда, какая нравилась ему.

Собственно говоря, я была счастлива.

Вот только мой стол, любимый бабушкин стол, старый, почти квадратный, с ящиком, на резных ножках, настоящий деревянный стол уехал однажды на дачу к чужим людям.

— Знай, что в жизни нужны — да какое там, нужны — необходимы компромиссы, — часто говорила бабушка, мудростью которой я восхищалась и слушала ее намного внимательнее, чем родителей.

— Ты вечно всем недовольна, — сказал он однажды, поглядывая на меня с дивана. А я мыла посуду и просто-напросто молчала. Я не была ни довольна, ни недовольна, я просто была женщиной, моющей посуду.

— Ты ошибаешься, — ответила я и положила в мойку сковороду.

— Я же вижу.

— Плохо видишь. — От сковороды не отмывался жир, и я спрыснула ее жидкостью для мытья посуды, чтобы обезжирилось, и закрыла кран.

— Что я делаю не так, почему ты такая? — Грустный голос мужа теперь, когда не было слышно шума льющейся воды, звучал громче.

— Какая «такая»? — спросила я и взяла кухонное полотенце. Я еще не видела проблемы.

Ответом мне было молчание. Я вытерла тарелки и убрала их в отвратительный красный шкафчик.

— Ты сама знаешь! Задумайся над тем, какая ты!

Он уже стоял в дверях, в куртке, и взгляд у него был злой.

Я попыталась вспомнить, что произошло перед тем, как я начала вытирать посуду, потому что не знала, ей-богу, не знала.

— В чем дело? — спросила я, тогда я еще спрашивала смело.

— Ни в чем! Ты сама все прекрасно знаешь! — крикнул он и закрыл за собой дверь.

Я осталась одна, удивленная, да, всего лишь удивленная, невероятно удивленная.

А потом начала размышлять, что же я такого сделала, из-за чего он ушел.

«Может, у него на работе был тяжелый день, — подумала я, — а мне и в голову не пришло об этом спросить. Но я не успела, мы только что пообедали, а ведь он любит, чтобы после обеда все сразу же было убрано, — подумала я, — и это здорово. Мужчины, как правило, не придают значения порядку в доме, а он — другой, — подумала я. — Но, может, он нуждался в моей чуткости, в моем внимании немедленно, а для меня важнее была сковорода, может, в этом все дело?»