Трепет крыльев
Шрифт:
Я обхватила руками унитаз и старалась вести себя как можно тише, чтобы он не догадался. И тут раздался стук в дверь:
— Что ты там делаешь? — спросил он.
А я ответила:
— Ничего. Уже выхожу.
И вышла.
…И легла в нашу большую супружескую кровать, хотя мне хотелось сказать:
— Позвони в «скорую», я сделала глупость, пусть мне промоют желудок, спаси меня…
Но я уже тогда боялась.
На следующий день я не пошла на работу. Проспала весь день до вечера, спала и тогда,
— Я плохо себя чувствую, прости, прости, — потому что обед был не готов, и добавила: — Я должна была лечь, прости.
Но он не сердился на меня в тот день. Налил мне чаю и дал аспирину. Я сделала вид, что глотаю, и выплюнула таблетку в чашку.
Почему я наглоталась реланиума?
Потому что думала, что я слабая и больше не выдержу.
Я ошибалась.
Я была сильной и многое могла выдержать.
Может, я это сделала от тоски по себе самой?
По себе — отрезанной. По себе той, которой не было.
Ночью я обнимала себя, стараясь, чтобы рука лежала там, на той ране, на том месте, которое мне вырезали.
Когда-то я прочитала, что если рождаются близнецы, и один из них умирает, то второй тоскует по нему всю жизнь. Может, я была одной из таких близняшек?
У моей подруги была сестра-близнец, которая родилась мертвой. Но она так не тоскует. Кроме того, у нее нет раны. Я видела фотографии сиамских сестер, сросшихся грудными клетками, — им было лет по двадцать. Их нельзя было разделить, они не пережили бы этого. А я пережила. Я подозревала, что была одной из близняшек, только никто не стал мне об этом говорить. Чтобы не огорчать.
Я многого тебе не говорила, чтобы не огорчать.
Многие не говорили мне о чем-то важном, чтобы не огорчать. Близкая подруга не сказала, что спит с Мареком. Это он мне сказал и попросил прощения. Только было уже поздно.
Я находила длинные светлые волосы на подушке, но не верила: это наверняка был призрак. Потому что только у нее были такие длинные волосы, но, конечно, она не могла быть здесь, когда меня нет, а есть он.
Представляешь, я была так наивна, что когда нашла белый поясок, женский, с красивой серебристо-красной пряжкой, то пошла с ним к Мареку и спросила:
— Чей это поясок?
А он ответил:
— Когда тебя не было, здесь ночевали Витек с женой, они ехали в Югославию, наверно, она забыла.
Югославия — это страна, которой больше нет. Но какое нам до этого дело, нам всем, ведь она далеко от нас, до нее целых пятьсот километров. Красивая страна с красивыми городами. Их тоже больше нет, после бомбардировок они полностью разрушены.
А они тогда ехали в страну, которая еще существовала. И я спрятала поясок с серебристо-красной пряжкой.
А через несколько недель Витек с женой пригласили нас с Мареком к себе, и мы поехали в Торунь. Я взяла с собой белый поясок, туго смотала и положила в свою зеленую сумку. И прямо в дверях достаю этот поясок, довольная собой: я про него не забыла, я его верну, и Данка поблагодарит меня. И вот я держу его перед собой, довольная, а она спрашивает:
— Что это?
— Твой поясок, — говорю я гордо.
И жду в ответ: «Ах, как приятно, что ты его привезла, это замечательно, я так люблю этот поясок, все думала, куда он подевался…»
А она смотрит…
Смотрит и не понимает.
Ну, я и поясняю:
— Помнишь, вы летели в то государство, которого уже нет, и остановились у нас переночевать, потому что самолет вылетал очень рано? — напоминаю я Данусе. (Она недолго была женой Витека, потом была Аля, после Али наступил большой перерыв, поскольку Витек жил в гражданском браке с одной девушкой, дочерью своего друга. Они перестали быть друзьями, когда Витек стал сожителем его дочери. И не женился на ней, потому что она забеременела от парня, с которым вместе посещала курсы французского языка. Тогда Витек был очень несчастен, но это продолжалось недолго). Так вот, я говорю Данусе, что она забыла этот поясок, когда они у нас ночевали.
— Ханя, это не мой поясок, и мы у вас никогда не ночевали, — удивляется она.
Ага.
Не ночевала, так не ночевала.
Мне этого было достаточно.
Думаешь, я хоть на секунду задумалась, откуда же взялся тот поясок?
Нет! Раз он не Данусин — вопрос снят. Я бросила его в плетеную корзину с грязным бельем, на самое дно, и все.
Так и шла моя жизнь — от пояска до пояска… От вопроса о том, чей это поясок, до выяснения, чьим он не является.
Я пишу тебе об этом, чтобы ты знал, насколько я была наивна. Я просто забыла об этом пояске, и никому ничего не сказала, потому что это было несущественно.
А вот изъян в боку огорчал и ужасал меня гораздо больше, чем все остальное. До того момента, когда что-то начало происходить в моей второй ране, между ног, из которой в один прекрасный день начала капать кровь. Я, конечно, знала о месячных, но никто не сказал мне, что это прекрасно и важно, что это самое главное в жизни любой женщины. Что эти несколько дней, когда вселенная руководит моим созреванием, — магические дни, дни свободы, тайны, неприступности.
И поскольку я этого не знала, то просто засовывала между ног толстые прокладки и плакала от стыда, что я — женщина.
Но, слава Богу, мир, в котором я жила и в котором люди убивали друг друга, согласно законам войны и предположениям телевизионных программ новостей («Как мы и предполагали, произошла бомбардировка», — спокойно сообщал диктор) — так вот, в этом мире были еще ночи, а ночи существовали для фантазий.
Ночами я представляла, как падаю, лечу вниз с высокой скалы, и когда уже вот-вот должна удариться о землю и разбиться, откуда-то вдруг протягиваются руки, которые подхватывают меня и мягко опускают в дружественные и теплые, крепкие и большие ладони Спасателя.