Трест имени Мопассана и другие сентиментальные истории
Шрифт:
— Обойдется-то обойдется, — сказал Женька, которому и самому, видно, хотелось, чтоб его отговорили. — Но, с другой стороны, объяснил же человек.
— А что он, маленький?
— Но он же честно объяснял: он слабак. А я ничего... — Женька печально вздохнул. — Я ж ни за что кресты рубать не пойду: «Спи спокойно, дорогой супруг, вечная тебе память».
Он опять уже говорил в своем легком жанре. Видно, все-таки принял решение. Мы больше не стали его отговаривать и позвали Гончарука.
Женька похлопал его по унылой спине.
— Не дрейфь, все образуется,
Я забыл сказать — хотя это и не важно, — что Женька
— Спасибо вам, — сказал Женьке Гончарук, хотя раньше говорил ему всегда «ты». — Спасибо большое!
Женя махнул рукой: ладно, мол, бог подаст — и решительно встал из-за стола.
— Ну, все, ребята, — сказал он. — Куба — си, янки — но!
И поспешно ушел, позабыв на столе свою первую сигару. Он боялся опоздать на стадион, потому что мухтеевские химики — это на редкость хваткие ребята: они приезжают за час до игры и занимают все трибуны. (А стадион маленький — трибуны всего в три ряда.) Стадион маленький, но очень увлекательная игра. Не то, что у мастеров класса «А», которые гоняют, гоняют мяч два тайма и — ноль-ноль (или один плачевный гол забьют со штрафного). А тут совсем другое дело, тут игра результативная. Прошлый раз играли «Шахтер» (Пирогово) — «Химик» (Мухтеево). И счет был 19:8!
Что тебе не понятно ?
«С подсобной работницей литейки Пестовой Н. случилось несчастье, и она была в тяжелом состоянии отправлена в 14-ю горбольницу. И тогда расточница Маша Резванова, член бригады коммунистического труда нашего цеха, приняла к себе ее детей — одного и трех с половиной лет. Вместе с соседкой по общежитию библиотечным работником Ольгой Кашиной, при содействии всего коллектива, она воспитывала этих двоих детей в течение полугода, вплоть до возвращения матери из больницы. И по сей день она не теряет связи... Прекрасный поступок комсомолки является...» и т.д.
— Зачем ты это сделала? Что ты хотела этим доказать?
— Ничего я не хотела этим доказать.
— Но есть детские дома и эти ясли-пятидневки. Там врачи, нянечки, разные педагоги и музработники. Там хорошо... Родные матери — и те стараются отдать своих туда. Ты в завкоме спроси. Знаешь, какая там очередь на запись! А их взяли бы сразу, безо всяких.
— Но я ж сама захотела...
— Ну почему?
— Ну, не знаю... Я как раз была во дворе, когда ее увозили. Я видела, как она боялась и как детишки плакали. И я сказала: «Не убивайся, Надя, они у меня пока побудут». Я думала, это дней на пять или неделю.
— Ну, ладно, а когда кровоизлияние было? Когда доктор сказал, что полгода — не меньше?
— А мне чего-то стало жалко отдавать. И Оле стало жалко. И все у нас так удобно получается — мы с ней в разных сменах.
— А Витя
— Как смотрит? Нормально смотрит. Сперва удивился. Потом ничего. Помогает...
— А если б ему не понравилось?
— Тогда бы, может, и он мне не понравился...
— И ты бы из-за это-го все под от-кос пу-сти-ла?!
— Я не знаю. У нас с ним пока еще не было плохо. Откуда ж я могу знать, что бы я делала, если б было плохо?
— Но все-таки, может, ты этого еще не сознаешь — разные мелочи очень портят любовь. Отравляют постепенно. Я это точно знаю, по себе.
— Пока ничего такого не было. Ну так не пойдем с ним в клуб, дома посидим, с ребятами поиграем. Что тут такого ужасного? Женатики все время так дома сидят. Большинство людей — женатики. И ничего ведь, живут…
— ...Петрович вчера жаловался. За мою доброту и меня, говорит, облаяла. Он же тебе выписал эту премию. За рацпредложение.
— Так никакого же рацпредложения не было.
— Но он ведь не мог иначе оформить. Чтоб тебе денег подбросить. Ему девчонки весь месяц долбили: будь человеком, придумай способ, подбрось ей денежек на детей...
— Не хочу я за них получать премии... Вообще он хороший мужик, Петрович. Он в райздрав два раза бегал, чтоб меня к молочной кухне прикрепили. У них с этим строго: только до года. И Сашке по возрасту уже не положено. Но у него пузик все время болит, и мне соседки подсказали; надо брать такой кефир, специальный, для младенцев. Я теперь хожу за кефиром. Его в таких бутылках дают, длинненьких. А меня эти тетки-раздатчицы, знаешь, как называют? «Мамаша»! Но они всех мамашами называют, кроме папаш. Потому что бездетные туда не ходят… Вот мы с Витей поженимся, и, наверно, я когда-нибудь буду ходить туда. На законном основании. Смехота вообще...
...Они маленькие, но уже люди. Прихожу раз, а Танечка так серьезно спрашивает: «Ты нас взяла, чтобы поиграться или чтобы жить?» А другой раз я на ночную собираюсь, уже опаздываю, горю, а Оля еще из кино не пришла, запровожалась со своим рыжим. Танька проснулась. «Не уходи, — кричит, — не уходи, Маша! Я боюсь! А вдруг что-нибудь во что-нибудь превратится!» Сказок наслушалась... И Сашка занятный...
...Вообще какие все маленькие хорошие... Откуда ж плохие люди берутся?
— От предыдущих взрослых...
— Но надо же как-нибудь это прекратить.
...У нас ничего, симпатичный народ подобрался в восьмом общежитии. Я как-то раньше не присматривалась. А мужиков я даже боялась, потому что некоторые выпивают и орут там, безобразничают. Но вот с этими ребятишками Надиными все себя проявили с очень хорошей стороны. Приходят, приносят разные гостинцы, полезные советы подают — один одно посоветует, второй что-нибудь другое.
…Понимаю, тебе про трудности интереснее. Трудности очень большие. Особенно, когда ребята болеют. Тут прямо с ума сходишь, сидишь и ревешь, как дура. И соседки меня ругают, что мне нельзя иметь своих детей, потому что с таким дурным характером я все время буду переживать… И что еще очень плохо — это стирка, прямо душу всю выматывает. Я не представляла, что с этими маленькими столько стирки! Один день поленишься или, Витя придет, пропустишь стирку — и сразу целая гора мелочи, трешь ее, трешь...