Третьего не дано?
Шрифт:
Я было дернулся, что есть кое-какие дела в Москве, да и на подворье надо побывать, но Корела был неумолим.
— Неможно, княже. Вчера о том надо было думать, — разводил руками он, — а ныне времени нет. Дмитрий Иваныч велел, как токмо князь сыщется, немедля его, то есть тебя, привезти со всем бережением к нему в стан. Оченно он по тебе скучает.
И снова я угодил из огня да в полымя, поскольку открыто сопротивляться такому повелению было нельзя, а смыться незаметно…
— Да, чуть не запамятовал, — остановил меня Корела, когда мы уже уселись на коней. — Мне государь повелел тебя о некой грамотке спросить. Цела ли она и оглашал ли ты ее?
— Цела
— Ну и ладно, — весело улыбнулся Корела, и в его глазах я прочел явное облегчение.
Мы отмахали уж не знаю сколько верст, а я все никак не мог выбрать мало-мальски удобного случая для побега. Все продолжалось в точности, как и в Москве. По нужде — толпой, спать — я в самой середине, якобы чтоб не замерз, в пути — тоже в центре.
К тому же, вопреки моим расчетам, дорога слишком быстро закончилась. Одна ночевка в пути, и все — на другой день после полудня мы прибыли в Серпухов, из которого, оказывается, никуда больше ехать не надо, поскольку Дмитрий был уже тут.
В сам город мы не поехали, а, переправившись через реку Нару, направились дальше, к лугам, где царевич раскинул свой здоровенный шатер.
Но встретил меня без пяти минут царь всея Руси Дмитрий Иоаннович радушно, с распростертыми объятиями — даже удивительно.
Признаться, я ожидал худшего, судя по назойливому контролю за мной со стороны казачьего эскорта.
А может, сказалось то, что Корела успел ему сообщить о том, что нашли меня в темнице, поэтому будущий царь, когда вынырнул вместе с казачьим атаманом из своего шатра, сиял, как начищенный дукат.
— Вот и мой державный советник! — весело закричал он и с вызовом оглянулся на вышедших следом бояр.
Те благоразумно помалкивали, хотя по всему было видно, что мой новый статус пришелся им не по душе. Зато Ян Бучинский, да и некоторые другие поляки, включая Огоньчика, смотрели на меня с улыбкой.
— По случаю твоего освобождения мы сегодня устроим славный пир, — жизнерадостно сообщил царевич, ласково беря меня под руку и ведя за собой в шатер. — Ну сказывай, яко тебе там гостевалось? — Он гостеприимно указал мне на небольшой столик, уставленный блюдами с фруктами и прочей легкой снедью — не иначе как перекусить перед едой. — Досталось, поди, от Годуновых? — И полюбопытствовал: — Неужто им моя грамота так не по душе пришлась? — Его серые глаза пытливо впились в меня.
— Я так думаю, что до Федора Борисовича она не дошла, — медленно произнес я. — Во всем виноват «аптекарь». — И кратко пояснил, кого имел в виду.
— Лихо ты его окрестил, — засмеялся Дмитрий и успокоил меня: — Об отмщении не думай. Я уж повелел, дабы всех Годуновых и прочих доброхотов вывезли из Москвы в железах да загнали куда подале. А на Сабуровых с Вельяминовыми хоть ныне можешь подивиться. Они ж ко мне на поклон поехали, егда я еще в Туле был, да Петр Федорович остановил их в Серпухове, повелел ободрать да в острог упрятать. Так что они туточки, совсем близехонько от тебя. Не хошь глянуть?
— А чего на них глядеть, — отказался я. — Меня не они, а Семен Никитич в темницу упрятал.
— А что до «аптекаря», — и он вновь засмеялся, давая понять, что оценил меткое словцо, — то я и вовсе сказал, дабы его в Переславль-Залесский отправили, и упредил, что ежели с ним по пути чего приключится, то я не осерчаю.
— Хорошо сказано, — кивнул я. — И приказа умертвить не дал, и в то же время… — И, не договорив, поинтересовался: — Про Федора и прочих из семейства покойного царя тоже так повелел?
— Не-эт, — протянул он, довольный похвалой. — Там я просто указал Голицыну, чтоб… — И осекся, настороженно глядя на меня. — А тебе на что?
— Ну как же, — простодушно пояснил я, — мальчик ведь был моим учеником. К тому же, помнится, ты мне не только дал слово, но и целовал крест.
Дмитрий недовольно поморщился, взял с блюда яблоко, с хрустом надкусил его, явно выгадывая паузу и соображая, что сказать, после чего нехотя ответил:
— Про них я вовсе ничего не поведал. Более того, повелел, дабы они сей же час добро дали на свадебку Ксении Борисовны с твоим приятелем. Ох и учен Дуглас! — с восторгом заявил он, явно норовя сменить тему разговора. — Хошь, покажу, чему меня Кентин обучил? Таковского ни один шляхтич не умеет! — радостно выпалил он и, тут же вскочив, принялся показывать мне какие-то па. — Сие есть павана, — гордо объявил Дмитрий. — Ну как, здорово?
— Ты хороший ученик, — согласился я. — Уроки шотландца запомнил изумительно. А мои?
— Dulce laudari а laudato viro [128] , — с лукавой улыбкой произнес он.
— Речь не о латыни, — пояснил я. — Хотя можно и с ее помощью.
— Ты… о чем?
Я пожал плечами:
— Разумеется, о Годуновых. Ведь мы не договорили.
Вообще-то я был неправ — договорили мы, и еще как договорили.
Куда уж яснее.
Отдал приказ Дмитрий, а прямо или намеком — не суть важно.
128
Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы (лат.).
Но теперь надо было не подавать виду, что я догадался, потому что, если бы я сразу отступился от этой темы, мой собеседник заподозрил бы неладное.
— Я мог бы тебе ответить: «Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas» [129] , а также что in hostem omnia licita [130] . — Он испытующе посмотрел на меня.
— Мог бы, — согласился я. — Но тогда в ответ услышал бы, что corruptio optimi pessima [131] , ибо ты дал мне слово. К тому же nihil est tam populare, quam bonitos [132] , а ведь ты хочешь быть любим своими подданными.
129
Так я хочу, так я велю, пусть доводом будет моя воля (лат.).
130
По отношению к врагу все дозволено (лат.).
131
Самое худшее падение — падение честнейшего (лат.).
132
Ничто так не ценится народом, как доброта (лат.).