Третьего не дано?
Шрифт:
Напуганный до полусмерти Семеном Никитичем костоправ наотрез отказался говорить, боязливо косясь на мрачного здоровяка, стоящего в дверях и выразительно скрестившего на груди могучие ручищи.
А когда я попытался действовать понастойчивее, то этот же здоровяк заметил:
— И с им, княже, говорю тебе вести не велено.
«Не иначе как „аптекарь“ решает вопрос с новым кандидатом в женихи для своей дочери, — сделал я мрачный вывод. — Ну и ладно. Он мужик шустрый, так что выберет быстро. Авось завтра появится».
Но, как ни удивительно, за этим днем точно так же прошел следующий, потом еще и еще, а Годунов так ни разу и не появился, и какие меры можно предпринять, я не представлял, понятия не имея, что означает его долгое отсутствие.
Все мои попытки заявить приносящим еду, что у меня есть сведения, которые жаждет услышать боярин, и потому я очень хочу с ним увидеться, наталкивались на глухую стену.
Просвет наступил, когда лекарь объявил, что он пришел в «остатний раз». Именно в тот день палач, который, скорее всего, устал выслушивать из моих уст одно и то же требование, нехотя ответил:
— Болен боярин. А ты знай себе жди. А егда выздоровеет, не ведаю.
Буквально через пять минут его слова подтвердил и лекарь. Оглянувшись на ненадолго отвлекшегося здоровяка — кто-то из приятелей позвал его в коридор, — он сочувственно шепнул мне:
— И впрямь болен, ага. Слух есть, даже и с постели не встает. Сказывали, вовсе в беспамятство впал.
— И давно он захворал?
— А вот яко первые беглецы из-под Кром в Москву заявились, в тот же вечер и слег, ага.
— А ты к нему никак не попадешь? — спросил я.
— Ни-ни. — Он отчаянно замотал головой. — Его царевы лекари пользуют, ага. Нам… — И осекся при появлении здоровяка.
Вот это номер! Вот это я влип так влип!
Я метался по камере, злющий как собака, благо что длина цепи позволяла беспрепятственно рассекать из угла в угол.
Н о больше всего злило, что я сам создал эту тупиковую ситуацию.
Собственными руками!
Тоже мне мститель выискался! Цепь ему, видите ли, не понравилась!
Наплел, блин, адских ужасов, Стивен Кинг недоделанный!
И нечего оправдываться, что был уверен в крепкой психике «аптекаря». Это ж Русь, а не Российская Федерация, и шестнадцатый, ну пусть начало семнадцатого века, что в сущности один хрен, а никак не двадцать первый, в котором в чертей верят только попы, да и то через одного.
Мало тебе было Дмитрия, который косился на твои руки?! Еще захотелось?!
Васюк, изрядно посвежевший, если не считать слабости в руках, испуганно смотрел на мое тигриное расхаживание, но помалкивал, боясь вымолвить хоть слово.
Он вообще после моих акробатических этюдов в пыточной — оказывается, парень очнулся и видел большую часть происходящего, вновь потеряв сознание лишь под самый конец, — стал смотреть на меня совершенно иначе.
Периодически в его глазах сквозило то слепое обожание, словно перед посланцем бога, с которым не больно-то поговоришь, то откровенный страх, особенно после того, как я рассказал «аптекарю» о своем последнем видении.
И, по-моему, в последнее время эти два чувства, по всей видимости, слились во что-то невообразимо целое, но донельзя запутанное.
Кем при этом он считал меня — бог весть.
— Из-за меня все, из-за меня! — периодически еле слышно бубнил он себе под нос.
Услышав это впервые, я подробно объяснил, что он тут вообще ни при чем, но он успокаивался только на время. Дважды подряд выложив подробный расклад его невиновности, на третий я сказал кратко:
— Уговоры не доходят? Тогда слушай приказ второго воеводы, ратник. Вину свою несуществующую из головы выкинуть и более о ней не помышлять.
— А ты, княже, рази после содеянного меня из ратников не того? — удивился Васюк.
— После содеянного — турнул бы, только не было ничего содеяно, потому и не того! — отрезал я.
— То славно, — заулыбался он, но тут же пригорюнился. — Какой из меня ныне ратник с такими дланями?
— Ложку ко рту подносишь?
— Так то ложку, а ратник должон саблю, — возразил он.
— Не все сразу, будет тебе и сабля, — успокоил я его. — И вообще, что за разговорчики?! Руки не работают, так бей ногами, бодай врага головой, рви глотку зубами. И запомни: это у стрельцов или немчуры всякой болезнь допустима, а ратника полка Стражи Верных от присяги освобождает только смерть.
— А… воеводу? — полюбопытствовал он.
— Для воеводы… — Я усмехнулся и отчеканил: — Даже смерть не оправдание. Можно и с небес на землю к царю на выручку спуститься, было бы желание. — И зло пнул стену сапогом — кажется, с небес смыться легче, чем отсюда.
Дантес у Дюма хотя бы имел годы, чтобы заниматься рытьем подземного хода, а у меня не было ни инструмента — даже ложки и те деревянные, ни хитроумного аббата Фариа, ни времени.
Какие уж там годы — тут каждый прошедший день как серпом по… шее.
Попытаться выдернуть из стены крюк? Но мало того, что его на совесть всадили в стену, так еще приносивший еду палач всякий раз проверял крюк на крепость.
Но разговор с Васюком пришелся кстати. После него началось дальнейшее, что помогало хоть как-то скоротать время и… подготовить план освобождения. Замысел заключался в том, что на ратника палачи не обращали внимания, поглядывая с опаской только на меня.
Оно и понятно — подручные Семена Никитича из опытных, потому прекрасно знали, что паренек сможет как следует владеть руками спустя полтора-два месяца, не раньше.