Третьего не дано?
Шрифт:
А с некоторых пор оказалось, что у Годунова завелся еще один советчик, да как бы не самый главный. Непорядок. Надо его либо устранить, либо привлечь на свою сторону.
Предварительную работу, то есть подчеркнутое оказание различных знаков внимания, он прокрутил за две недели, а затем, решив, что достаточно, вышел на меня с откровенным разговором.
Состоялся он осенью, еще до моего отъезда в Углич. Дескать, ныне царь думает сбирать полки, так не мог бы Феликс Константинович замолвить перед государем словечко за князя Андрея Телятевского, дабы исправить явную несправедливость. Мол, с его славным отечеством ему давно пора командовать пускай не большим полком, но уж сторожевым или передовым точно.
— Чай, он род-то свой ведет от самого Рюрика, — журчал боярин. — И равноапостольный князь Володимир Красное Солнышко, и Володимир Мономах, и Всеволод Большое Гнездо — все они его пращуры. Да и опосля праотцы именитейшие. Михаил Святой, что в Твери княжил, мученическую смерть на Орде от басурман приял, Михайло Ляксандрыч ишшо с Димитрием Донским за великое княжение тягался…
Я перебил, не дослушав, иначе список грозил растянуться до бесконечности. Но впрямую не отказывал — зачем мне лишний враг, да еще такой могущественный.
— Ты уж прости, Семен Никитич, но тут у тебя промашка вышла. Пообещать, что словцо за твоего князя замолвлю, могу, но только если о нем зайдет речь, а это навряд ли.
Впрочем, насчет навряд ли я поделикатничал — вообще никогда. Зная, что я в отечествах и родах вовсе ничего не смыслю, царь со мной о таких назначениях никогда не разговаривал.
Потому я и пообещал Семену Никитичу, иначе он бы даже этого от меня не добился.
Но все равно он воспринял эти слова как отказ.
— Не хошь, стало быть, подсобить? — поскучнел «аптекарь».
— Хочу, но не могу, — развел руками я.
— Ишь какой! — возмутился он. — Я-ста, хошь и тяжко, ан хлопочу за тебя, дабы кой-какие твои непотребные делишки наружу не просочились да вонь от них до нашего государя не дошла. Мыслишь, то, что ты о прошлую зиму у Оладьина учинил, забыто? Опять же про ключницу твою по Москве слушок идет скверный… — Многозначительная пауза, и пытливо буравящий меня взгляд — дрогну или как?
Знает, куда целиться, гад. Марья Петровна и впрямь одно из моих наиболее уязвимых мест.
Есть еще одно — мое истинное происхождение, но, скорее всего, у «аптекаря» и мысли не было, что человек может дойти до такой наглости, как самовольное присвоение княжеского титула.
Хотя я не удивился бы, узнав, что боярин на всякий случай послал своего человечка в Италию или Шотландию.
Правда, там ему ловить все равно нечего. Давнее знакомство царя с моим «отцом» плюс мое разительное внешнее сходство с княж-фрязином Константином Юрьевичем — непрошибаемая многометровая броня из стали и бетона. Одолеть ее у Семена Никитича никогда не получится.
Зато травница…
Оно ведь неважно, что это моя ключница. При желании можно подать дело так, что я вроде как и сам не знал, какие подлые замыслы гнездились в ее черной душе, вознамерившейся покуситься на священную особу…
Ну и все в том же духе.
— И чем она тебе не угодила? — осведомился я, не подавая виду, что слегка испугался за Марью Петровну.
— Дак ведь ты и сам ведаешь — зелья всякие варит, травки с корешками готовит… Ох, не любит таковского государь. Не боисся, что до него слушок об ей дойдет, ась? А уж от него, лапушка, до мысли, что ты и его оным зельем опоить успел, даже не шаг — шажок один. Вот и призадумайся.
— А чего думать? — пожал плечами я. — И так все ясно и понятно. Сказал ведь, не отказываю я тебе. Если будет такой разговор, то непременно замолвлю словечко.
— А ты не дожидайся, — посоветовал он. — Будет или нет, бог весть. Сам его зачни. Мол, было видение мне… Ну а дале не мне тебя учить.
— Лгать царю — грех, — поучительно заметил я, недоумевая, когда и зачем Годунов сказал ему про мои видения.
— Ну-ну… — протянул он. — Это ты ныне со мной так-то, потому как в силе. Токмо сила имеет обыкновение кончаться. И как тогда дале жить станешь, лапушка? Или на Федора Борисовича надежа? Так то ты напрасно. Млад он еще летами да в делах государевых худо смыслит, потому все одно — из наших дланей все брать станет да нашими очами на людишек взирати, ну и на тебя тож. Ключница — оно лишь поначалу, а опосля… Вот об чем помысли.
— Помыслю, — пообещал я и сразу поправил его: — Только ты ошибся. После ключницы будет… Телятевский. — Пояснив: — Если в мое колесо кто-то пытается вставить палку, я беру железный лом и иду к его колесу…
Кстати, я сразу после того разговора поинтересовался у царевича о причине столь горячей любви «аптекаря» к некоему князю. Оказалось до банальности просто — Телятевский был его зятем, вот и радел боярин за родственничка.
— Семен Никитич жаждет всех дочерей за именитейших выдать, — пояснил тогда Федор. — Ныне, по слухам, об меньшой своей с боярином Василием Васильевичем Голицыным уговаривается, чтоб с его Никиткой обручить.
После этого я удвоил осторожность в общении с «царевым ухом», который несколько раз интересовался, не передумал ли я, но потом махнул на меня рукой.
Точнее, это я так подумал, а он, оказывается, затаился до поры и теперь решил, что она наконец-то настала.
Ну и дурак же! В такое время и такими вещами заниматься — совсем без головы надо быть…
— Дело-то прошлое. Все давно быльем поросло, — миролюбиво заметил я, натужно улыбаясь. — Нынче мы с тобой, боярин, в одной лодке сидим, потому о другом думать надо.
— Можа, и в одной, — согласился он. — Да места в ней для нас с тобой разные. А что до прошлого, тоже верно. К тому же и решенное, яко потребно, ибо господь правду зрит, так что ныне князь Телятевский в первых воеводах Передового полка.
«Это что же получается? — тут же быстро сообразил я, начавший к тому времени неплохо разбираться в иерархии воевод. — Выходит, Петр Басманов, который вторым воеводой в Большом полку, поставлен на две ступени ниже [122] его зятя? Тогда понятно, почему он в предатели подался. Ну и козел же ты, старче».
122
На Руси того времени главным в воинской иерархии считался первый воевода большого полка, он же главнокомандующий. Вторым по значимости был первый воевода полка правой руки. Воеводы, возглавлявшие передовой и сторожевой полки, считались равнозначными. За ними шел первый воевода полка левой руки. Далее — второй воевода большого полка и т. д.