Третьего не дано?
Шрифт:
Тот внимательно посмотрел на нее, удовлетворенно кивнул и похвалил:
— Вот уж гостинец так гостинец. Невелик, да от души. А передать почтенный Барух бен Ицхак повелел, что просьбишку он исполнил и товарец, кой достославный Феликс Константинович ему заказал, прикупил, осталось токмо привезти. Правда, — оговорился дворский, — прикупил не все, что поручалось. Серебрецо-то имелось, а вот самого товара сыскать не удалось.
— А что именно он прикупил, не сказывал? — полюбопытствовал я. — А то товаров заказано много, так какой из них он везет?
— Велено
«Вот конспиратор! — невольно восхитился я. — Еще и предупредил, что везет „товар“ не кто-нибудь, а Емеля». Довольный сверх меры, я щедро высыпал оставшееся в руке серебро в руки дворского.
— Об этом гостинце, думаю, почтенный купец тебе ничего не говорил, — с улыбкой заметил я, — но на Руси за особо хорошую весть принято одаривать дважды.
К дому отца Антония я ехал в приподнятом настроении. Пока все складывалось достаточно удачно. Получалось, что купец должен прибыть вовремя, и тогда, если возникнет необходимость нажать на Дмитрия, у меня будет чем это сделать.
Но зато Апостол меня изрядно огорчил своим рассказом о царевиче.
Судя по поведению Федора, получалось, что он совершенно забыл про все мои наставления и вновь превратился в робкого, нерешительного мальчишку.
Впрочем, чего иного ожидать при таком однобоком воспитании. Хоть я на своих занятиях и нашпиговал его наставлениями выше крыши, но теория — это одно, а практика — совсем иное, да и когда парню ею заняться?
К тому же его изрядно выбила из колеи смерть отца, после которой он, очевидно припомнив мои слова о необходимости поступать иной раз жестоко, большинство дел свалил на своего троюродного дядюшку Семена Никитича, а тот и рад-радехонек.
Как неизбежное следствие этого, сейчас на Москве смертельно опасно произнести даже имя «путивльского вора». Тут же хватают и препровождают в места не столь отдаленные, но гнусно пахнущие и, как мне тут же припомнилось, с весьма дурным обращением обслуживающего персонала.
— Постарайся втолковать ему, что, поступая так, державная власть показывает, насколько сильно она страшится самозванца, а значит — не уверена в собственных силах. К тому же это ничего, кроме еще большего озлобления народа, не даст, а он и так взбудоражен, — посоветовал я.
Отец Антоний развел руками:
— И рад бы, да не вхож я теперь к Федору Борисычу. Запрещено меня пускать в его палаты.
— Семен Никитич, — догадался я. — Его работа?
— А то чья же еще, — горько усмехнулся священник. — К тому ж мыслится мне, что царь наш юный и не ведает того, что творится его именем. Не та у него душа, чтоб попускать эдакому злу.
Неутешительный разговор, что и говорить. Напоследок я посоветовал не предпринимать никаких попыток, поскольку сам вскоре появлюсь пред Федором, и тогда, думается, кое-что изменится.
— Вот и славно, — заулыбался Апостол. — Верую в тебя, сын мой, яко в пророка, о коих в святых книгах сказывается, ибо они что ни поведают, все так и сбывается. О том же мне и Борис Федорович сказывал. Мол, наделил тебя господь особой благодатью зрити вперед. А не поведаешь ли что из оного? — осторожно осведомился он. — Уж больно тяжко ныне жить стало, а так хоть какое-то утешение.
— Увы, отче, — сокрушенно ответил я. — Туман пока впереди сплошной.
Но тут мне в голову пришла опасливая мыслишка.
Получалось, что в данный момент спасение семьи Годуновых завязано только на мне одном, а если с князем Мак-Альпином что-то случится? Пускай даже не смерть, а, к примеру, ранение, и как тогда?
Да и просто связной между Москвой и моим полком ох как нужен, а духовное лицо, в отличие от всех прочих, всегда выпустят за городские ворота, даже если их по какой-то причине днем запрут.
И сразу, как по заказу, вспомнился мой инструктаж Дубца.
— Что касаемо царской семьи, то тут совсем худо, — посетовал я. — Довелось мне видеть, как бояре Голицын и Рубец-Мосальский шествуют на крыльцо к Годуновым, да не одни, а со стрельцами, тая черный умысел в душе. Поэтому, чтобы сие не приключилось, держи ухо востро, отче, особенно в начале июня. Кто ведает, что со мной может произойти, так ты тогда сам отправляйся в полк Стражи Верных. Где он, тебе ведомо?
Отец Антоний кивнул в ответ.
— Вот и славно, — вздохнул я и принялся рассказывать, как туда лучше добраться, к кому обратиться и от чьего имени.
— Только непременно скажешь, что ты от Федора Константиновича. — И пояснил: — Крестился я, отче, как тебе того и хотелось.
— Вот и славно, — радостно заулыбался священник. — Давно пора было, ибо…
— Сейчас не о том речь, — остановил я его. — Скорее всего, ничего из того, что я говорю, не понадобится, но вдруг я сам не смогу туда приехать, или к тебе прибежит мой ратник по имени Дубец. Вот тогда-то ты и заменишь меня. А в полку передашь лишь одно: «Пришла пора выручать первого воеводу». Зомме я предупрежу, так что он будет знать, что ему делать. А теперь мне пора в путь, а то солнышко уже низко, — заторопился я, прощаясь.
До полка я добрался уже затемно.
— Стой, кто идет? — остановили меня на подъезде к лагерю.
Я удивился. Судя по выставленным на дороге рогаткам, это было единственное место, где соблюдался порядок. Ну, по крайней мере, внешне. Тогда почему окрик? Не признали?
— Второй воевода полка Стражи Верных полковник Мак-Альпин, — отчеканил я, предусмотрительно не упоминая свое новое имя.
В ответ чей-то настороженный голос произнес:
— Полковник и второй воевода Мак-Альпин есть изменник царю-батюшке, а потому всякому, кто его повстречает, за поимку обещана награда в сто рублев.