Третьего не дано?
Шрифт:
Да и вид у него был непредставительный, я тоже не гора мускулатуры, но хоть рост плюс показанное на практике, а у него…
Словом, если мне удастся отвлечь того, кто в очередной раз принесет еду, а у Васюка получится его вырубить, и если у палача на поясе среди обилия ключей отыщется тот, что от моей цепи…
Короче, при условии многих положительных «если» кое-какие шансы на успех у нас имелись, и я стал учить ратника драться ногами без помощи рук.
К сожалению, он оказался не очень смышленым, потому дело двигалось не так быстро, как мне бы
К тому времени я уже потерял счет суткам, но, по моим прикидкам, было то ли двадцать девятое, то ли тридцатое мая — дальше откладывать нельзя.
Атаковать тюремщика я решил перед обедом, когда он принесет много еды и обе руки его будут заняты.
Но случилось иначе, и совершенно без нашего участия.
Глава 23
Из огня да в полымя
Вначале был непривычный гул множества голосов, к тому же с непривычными для этого места радостными интонациями.
Что происходило за дверями нашей камеры, мы не видели, но вот дверь отворилась и к нам вместо ожидаемого тюремщика ввалилась куча народу.
Судя по живописным лохмотьям ворвавшихся, минимум половина имели отношение к «сурьезному народцу», и у меня на мгновение мелькнула невероятная мысль, что Игнашка каким-то чудом проведал, где находится его старый знакомый, и подбил своих корешков на штурм русской Бастилии.
Однако, приглядевшись, я понял, что ошибся. Половина остальных явно принадлежали к вольным казакам — их платье, но особенно манеры и жесты трудно спутать с чьими-нибудь еще.
Особенно мне после пребывания в Путивле.
— А это кто ж такие? — разочарованно протянул один из оборванцев и, не дождавшись ответа, с силой ткнул в бок приведенного откуда-то палача.
— Гонцы от вора… ой, то исть от царя-батюшки Дмитрия Иваныча, — торопливо поправился тот.
— Гонцы?! — раздался в коридоре чей-то голос, и в дверях появился еще один казак, чье лицо мне напоминало…
Да нет, не может быть. Он же сейчас с Дмитрием.
Щурясь от непривычно яркого, режущего глаза факельного света, я вглядывался в знакомую фигуру, с изумлением понимая, что не ошибся.
— Корела?!
— Ох ты ж, мать честна! — вытаращил он глаза. — Вот нежданно-негаданно. А я тебя как раз и искал повсюду, княже. Сам государь мне такой наказ дал, мол, на тебя вся надежа. А енто кто?
— Тоже мой человек. Он еще раньше сюда угодил, — торопливо пояснил я и вдруг похолодел. — А ты сам-то как в Москве оказался?
— Да не боись, — неверно понял он причину моего испуга. — Нету такой темницы, чтоб Корелу в ней удержати! — И, гордо подбоченясь, пояснил: — То мы ныне вместях с народцем из Царева села Плещеева с Пушкиным в Москву провожали. Они покамест с Лобного места грамотку царя-батюшки чтут, а я вот тута по узилищам тебя разыскиваю.
Ключа от моей цепи у тюремщика не нашлось, так что вся наша затея потерпела бы поражение на первоначальном этапе, но к Семену Никитичу не побежали, обошлись собственными силами.
Невесть откуда возник кузнец, который живо разрубил кольцо на моей ноге, после чего меня, как я ни сопротивлялся, потащили… на Лобное место.
Демонстрация всему московскому люду двух истерзанных гонцов, прибывших в столицу от истинного царевича, наглядно доказывающая зверства, чинимые Годуновыми, возымела необычайный успех, и толпа дружно ринулась в Кремль штурмовать царевы палаты.
Я порывался за ними, но куда там — из цепких объятий Гуляя и других знакомцев по Путивлю попробуй вырвись.
Кто-то совал мне в руки флягу с водкой, кто-то ободряюще хлопал по плечу, кто-то на все лады костерил клятую дочку поганца Малюты [127] , а кто-то добрался в своих проклятиях и до поганых ублюдков царя, с которыми они — дай время тоже посчитаются.
У меня отлегло от сердца. Раз еще не добрались, значит, Годуновы живы, а коли так, все поправимо. И я заторопился поскорее исчезнуть.
127
Имеется в виду царица Мария Григорьевна, жена царя Бориса Годунова и родная дочь знаменитого опричника Ивана Грозного Григория Скуратова-Бельского по прозвищу Малюта.
Но от Корелы так просто не сбежишь.
— Мне бы в баньку, — сопротивлялся я, рассчитывая улизнуть под благовидным предлогом, но бравый атаман и герой обороны Кром на все уговоры отпустить меня отрицательно мотал головой и кричал в самое ухо — иначе в этом гомоне ничего нельзя было услышать.
— Все опосля! А что до баньки — непременно напаримся! — успокоил он меня. — И впрямь от тебя ныне духом разит острожным. Токмо негоже так быстро своих спасителей оставлять, давай-ка допрежь попируем!
— У меня здесь терем недалече, в Белом городе, на Никитской, — быстро предложил я, однако и новая попытка добраться до своего подворья сорвалась.
— Да к чему столь далеко катить? Эвон сколь ныне боярских хором в запустенье, любое выбирай, — отмахнулся Корела. — Заодно и одежку поменяешь, да и сабельку тебе там подыщем.
«Ну и ладно», — решил я.
Все равно отстаивать город теперь уже поздно, а до даты убийства Годуновых еще десять дней, и один из них уже мало что значит. Нынче вечером или, на худой конец, завтра поутру распрощаемся, и я покачу к себе.
Пока же есть время привести мысли в порядок.
Вечером улизнуть у меня не вышло — судя по назойливости, мой постоянный почетный эскорт изрядно напоминал скрытое конвоирование. Количество сопровождающих постоянно исчислялось если не десятком, то пятком, не меньше.
Даже отлучиться по нужде я в одиночку не мог — всегда находилось два-три человека, которым тоже приспичило.
А на следующий день поутру я обнаружил, что, оказывается, пришло время в путь-дорогу, и даже мой конь уже оседлан — осталось только взобраться в седло.