Третьего не дано?
Шрифт:
О том, что шотландец неосторожно выкажет как-нибудь свою неприязнь в отношении Дмитрия, я не беспокоился — Квентин на удивление быстро переменил свой взгляд на путивльского царька.
Уже спустя пару дней Дуглас как-то вечером задумчиво заметил мне, что, оказывается, у них с царевичем общие судьбы, начиная с самого рождения, да и потом тоже очень много совпадений. Оба они гонимые, оба до поры до времени не признаны.
— Вот только его отец давно скончался, — заметил я. — А твой еще на троне.
— Но зато все остальное сходится! — горячо возразил он.
Я
Однако еще через пару дней обратил внимание, что приязнь как-то резко переросла в значительно большее.
Даже об уроках с Дмитрием Дуглас рассказывал исключительно в восторженных тонах — и как он быстро учится, и как легко все схватывает.
И вообще, только по одной грациозности движений и плавным, величественным жестам можно сделать определенный вывод, что Дмитрий есть истинный сын царя Иоанна Васильевича.
Тайна столь резких перемен в отношении Квентина к своему новому ученику была открыта мне — разумеется, под строгим секретом — на третий день ахов и восторгов.
Впрочем, для меня это тайной не было, но я все равно поклялся хранить ее и даже перекрестился на икону в подтверждение своих слов.
Оказывается, царевич уже пообещал Дугласу, что как только он вступит в Москву, то первых делом прикажет Борису Федоровичу выдать свою принцессу Ксению Борисовну замуж.
За кого, даже не говорю — и без того понятно.
Более того, Дмитрий оказался настолько добр, что дал Квентину слово самолично присутствовать на их свадьбе, и не просто так, но в качестве посаженого отца.
— У меня есть отец, и я не хотел его обидеть, но он сказать, что так русский обычай — это да? — волнуясь, уточнил он у меня.
И это все, что его интересовало. Вот же наивный. Ну хоть смейся, хоть плачь.
«А о том, каким образом он войдет в Москву, Дмитрий тебе не говорил?» — подмывало меня спросить у шотландца, но я не стал.
Пусть поэт витает среди звезд, тем более что царевич действительно может войти в Москву, если только я ему не помешаю, а потому, коль Квентину так уж хочется упиваться иллюзиями, ради бога.
Впрочем, я отвлекся.
Признаться, я не только и не столько писал, сколько нуждался в тайм-ауте, чтобы исходя из первых впечатлений выработать стратегию своего поведения — чертовски не люблю экспромтов, которые могут быть удачными, а могут — не очень.
Итак, задачей номер один для меня являлось войти в ближайшее окружение царевича, номер два — стать если не самым ближайшим советником, то по крайней мере одним из них.
Это — в обязательном порядке, иначе о конечном успехе, какую бы цель я ни ставил перед собой, придется забыть.
Попутно я уже выяснил у лекаря, сурового Альтгрубера, все нюансы, касающиеся здоровья царевича, после чего мне стало окончательно ясно, что Дмитрий — самозванец.
Не было у него приступов эпилепсии.
Ни одного.
Как удовлетворенно поведал мне секретарь царевича Ян Бучинский — один из немногих «приличных» шляхтичей, имевшихся в окружении Дмитрия, даже когда царевич впадал в гнев, припадков не наблюдалось ни разу.
— Вот что сотворила черная мадонна, — с гордостью заметил он.
— Кто?! — обалдел я.
— Ну это так у нас в Речи Посполитой именуют матку Ченстоховскую [67] , — пояснил Бучинский, после чего с увлечением принялся рассказывать о точно таких же случаях исцеления безнадежно больных, которые из последних сил, кряхтя и стеная, добрались до Ченстоховы, кое-как вскарабкались на Ясную гору, вползли в ворота монастыря паулинов и…
Ну а дальше как в детской книжке Астрид Линдгрен: «Свершилось чудо! Друг спас жизнь друга! Наш дорогой Карлсон снова в полном порядке, и ему полагается пошалить».
67
Ченстоховская икона Божией Матери — чудотворная икона богородицы, написанная, по преданию, евангелистом Лукой. Одна из самых известных и почитаемых святынь Польши и Центральной Европы. Из-за темного оттенка лика также известна как «Черная Мадонна». Икона почитается как католиками, так и православными. В то время находилась в монастыре паулинов на Ясной горе около Ченстоховы — отсюда и ее название.
Вот так вот легко и просто — пришел, помолился и выздоровел. Все в точности, как и предсказывал Борис Федорович. Доказывать обратное лучше не пытаться.
Получалось, что распускать ядовитые слухи бессмысленно — при такой вере в мощь богоматери ничто не поможет.
Зато мне стало окончательно ясно, что, даже если истинного Дмитрия удалось каким-то манером подменить, ныне под его именем выступает человек, который к угличскому царевичу не имеет ни малейшего отношения.
И на том спасибо.
Кроме того, я до конца уверился и в том, что он — не Отрепьев. То есть все мои первоначальные догадки подтвердились на сто процентов.
А что до настоящего сына стрелецкого сотника Богдана Ивановича Смирного-Отрепьева, то его я тоже успел тут повидать.
Более того, я ухитрился с ним пообщаться и даже заслужить его доверие и симпатию.
За стол к себе царевич его не приглашал — манеры монаха, мягко говоря, оставляли желать лучшего, вдобавок изрядно запачканная ряса требовала немедленной стирки, да и рожа, густо заросшая бородищей, тоже.
Однако помог… почерк.
Дело в том, что у меня он весьма скверный. Не иначе как я унаследовал его от папы-врача. Правописание и неразборчивость букв у людей этой профессии давно стали притчей во языцех.
У Отрепьева же он был отменный, сколь ни удивительным это покажется, глядя на громоздкого увальня-бугая — широкоплечего, грязноватого и с вечным перегаром изо рта.
А так как Дмитрий не делал тайны из его присутствия в своем стане, даже напротив — иногда рекламировал, когда надо было наглядно доказать вранье царской власти, то поручил переписывать мои каракули именно ему.