Третьего не дано?
Шрифт:
— Все, князь! — подвел царевич невидимую черту и оглянулся на вошедшего следом за ним дьяка Сутупова.
Тот в отличие от Дмитрия выглядел довольным, как кот, обожравшийся сметаной, — даже щеки у него лоснились. Однако стоило царевичу обернуться в его сторону, как улыбка тут же испарилась, и вид у Богдана совершенно преобразился.
Теперь он изображал делового человека, добившегося результата, хотя и не очень приятного.
— Дознались, государь, — негромко сказал он. — Токмо… — И, подойдя поближе, принялся что-то шептать царевичу на ухо, время от времени поглядывая в мою сторону.
Все понятно. Кажется, потянулась ниточка. Крепенькая такая, шелковая, прочная…
Удавочкой ее кличут.
Правда, поначалу сам Дмитрий воспринял донесение о том, что шли монахи в числе прочих и ко мне тоже, с большим недоверием.
Он даже дважды рассмеялся во время «наушного» доклада дьяка, после чего, прервав Сутупова и бросив на меня беглый взгляд, твердо произнес:
— Оговор это. Злобствует Бориска, что ко мне даже учителя сынка его перебежали, вот и все. — И пригрозил: — Гляди у меня, впредь о том даже помышлять не смей!
Энто где же ты, злодей, Набрался таких идей, Чтоб клепать чаво попало На порядочных людей! [94]Но дьяк не унимался. Сурово поджав тонкие губы, он продолжал упрямо шептать. Лицо Дмитрия все сильнее мрачнело.
С каждым новым взглядом, бросаемым царевичем в мою сторону, надежда выйти сухим из воды таяла все сильнее и сильнее, бесследно улетучиваясь, как сухой лед у торговки мороженым.
Маленький, совсем крохотный кусочек ледышечки еще оставался, но тут царевич, хотя и продолжал насмешливо кривить рот в ироничной ухмылке, заметил:
94
Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца»
— О том я сам хочу от мнихов услышать. Про воевод спору нет — эти могли, уж больно недобро косились на меня, когда думали, что я на них не смотрю, но князь Феликс… А ну, пошли-ка вместе. — И направился к двери.
— А с ним-то что ж? — не понял Сутупов, оглянувшись на меня. — Покараулить бы не мешало.
— Сказываю же: оговор это, а боле ничего, — сердито отрезал царевич и, повернувшись в мою сторону, спокойно попросил: — Вишь, не получается нам ныне об Авиценне потолковати. Ну да ничего, ты покамест тута пожди меня, а я скоро…
Хлоп! Еще один знак, насколько взволнован царевич. Обычно он с таким треском дверь за собой не захлопывает, а тут…
Что касаемо меня, то Дмитрий был прав — никуда я отсюда не денусь. Более того — любая попытка бежать, помимо того что практически не имела ни малейшего шанса на успех, так еще и наглядно подтверждала мою виновность.
Я вздохнул и уныло уставился на валявшиеся передо мной бумажные клочки.
Вот уж чего было жаль.
Столько трудов, столько уговоров стоил мне этот документ, а его в клочья.
А может, удастся сохранить хотя бы черновик? Так сказать, до лучших времен. Не факт, что они для меня вообще когда-нибудь наступят, но вдруг сгодится…
Я подошел к полке. Бумаг на ней хватало, и валялись они, как попало — царевич не отличался ни педантичностью, ни аккуратностью, — поэтому пришлось потратить несколько минут, прежде чем нашелся нужный документ.
Осенило меня не сразу, а чуть погодя, когда я вновь уселся с ним за стол. Лишь тогда я насторожился и присмотрелся повнимательнее.
Погоди-погоди, так это…
Я посмотрел еще раз. Все точно. Показавшееся странным подтвердилось. Ишь ты как оно получается.
Для верности подобрал с пола несколько обрывков, чтобы сличить. Ну да, все правильно. Грязь, жирно зачеркнутые строки и прочие исправления сразу бросились в глаза.
Так-так…
Наверное, Дмитрий в сердцах едва заглянул в него, прежде чем порвать, вот и не разобрался как следует.
Получается, что в неприкосновенности остался беловик…
Вот это здорово!
Бумага в руке оказалась драгоценнее вдвойне.
Вот только куда ее спрятать? Я огляделся по сторонам — в столь скудной обстановке отыскать что-то приличное не представлялось возможным, но тут меня осенило — одежда. Где-то царевич ее должен хранить. Шифоньера нет, комода с гардеробом тоже, значит, остается сундук.
Пошарив взглядом по комнате и не увидев его, я почти опустил руки — не иначе как он где-то в другом месте, но затем, вспомнив, где хранится мой собственный, брякнулся на колени и заглянул под лавку, на которой спал Дмитрий.
И точно, стоит себе, родимый!
Беловик, целый и невредимый, надежно улегся в самый низ, а для верности я его прикрыл то ли ферязью, то ли кафтаном. Да название и неважно — главное, что на груди имелось большое жирное пятно, которое благодаря моим стараниям сразу бросалось в глаза.
Потом, подумав насчет возможных ситуаций, аккуратненько просунул между ним и беловиком новешенькую тонкую белую рубаху — ее стирать ни к чему, даже если в миниатюрном Дворцовом приказе царевича окажется заботливый и расторопный постельничий.
Кажется, все?
Нет. Если я, который не считает себя таким уж наблюдательным человеком, пускай чисто случайно, но обратил внимание на густо замазанные строки на обрывках, то может заметить и царевич.
Это сейчас он взбешен и ему не до того, а потом?
Значит, надо уничтожить черновик, но сделать это хитро. Осмотревшись, я подскочил к жаровне — самое то. Поднесенный обрывок вспыхнул ярким пламенем. За ним последовали остальные.
Но торопиться не следовало…
Когда Дмитрий вновь ворвался в свою потаенную палату, то увидел меня, меланхолично подносящего к рубиновым уголькам один обрывок за другим.