Третий апостол
Шрифт:
Последняя мощная волна погрузневшего на басовых регистрах голоса органа — и «Токката и фуга ре минор» исчезла… Вторым выступал вильнюсский органист. Он приготовил для западноморцев Eterne. Rerum Conditor Уильяма Блайтмена, пьесу английского композитора, органиста Королевской капеллы, музыка которого пришла к нам из шестнадцатого века.
Тетя Магда превыше всего ставила музыку Баха и, уважая творчество Блайтмена, могла, тем не менее, позволить себе отвлечься, уйти воспоминаниями в те далекие годы, когда она любила и была любима.
…Он вернулся в Луцис из таинственной командировки и повторил предложение. Отец восемнадцатилетней Магды не был в восторге от
«Пассакалия» Баха… Ее мелодию сохранила Магда в памяти на всю жизнь. Хорошо, что нет в программе «Пассакалии» Баха… Ее Магда слушает в одиночестве, чтобы никто не видел, как плачет эта суровая, волевая женщина.
Аполлон привел ее тогда в Нотр-Дам де Пари послушать игру знаменитого композитора и органиста Луи Вьерна. Надо побывать самому в Соборе Парижской богоматери и услышать там игру этого мастера. Теперь уже не услышать: Луи Вьерн умер в тридцать седьмом году… Но у Магды есть старая пластинка с записанной на ней «Пассакалией» в исполнении Вьерна. Ею закончил он тогда выступление в Нотр-Дам. Медленно спустились молодожены по ступеням собора мимо таинственных в своем безобразии химер, туда, в огромный веселящийся Париж. Магда все не могла отрешиться от волшебной мелодии, когда в темном переулке дорогу им заслонили тени… Тени прокричали по-русски, затем словно ударили палкой в деревянный забор, ударили раз, и второй. Молодая женщина не успела испугаться… Аполлон стоял согнувшись и прижав обе руки к сердцу. Потом молча повернулся вокруг, переступил ногами, будто земля обжигала подошвы, судорожно всхлипнул и мешком опустился на панель.
Отовсюду бежали люди, тормошили оцепеневшую Магду, спрашивали, перебивая друг друга, суетились, наклонясь над Аполлоном, и надо всем Парижем полыхала, подергиваясь разноцветными огоньками, «Пассакалия» Баха…
Во время антракта тетя Магда вышла в фойе и позвонила из телефона-автомата домой. В трубке раздались частые короткие гудки. «Профессор разговаривает по телефону, — подумала Магда и облегченно вздохнула, — значит, все в порядке, хотя в собор он, по-видимому, уже не придет. Таня выступает во втором отделении четвертой… Нет, он может еще успеть, если поторопится. Что это случилось с его сердцем? Такого прежде не бывало. Много работает профессор, пора отправлять его на Взморье».
Ее раздумья прервала подбежавшая Таня.
— Папа не пришел? — спросила она. — Ох, я так волнуюсь, так волнуюсь…
— Я звонила домой, — сказал Магда. — Профессор говорит по телефону. Наверно, он сейчас будет здесь. Может быть, вызывает такси. А волноваться не надо, все будет хорошо, девочка.
— А его не было?
— Кого, Таня?
— Ну, его… Валдемара…
— Нет, Валдемара не было видно. Тебе пора идти. Вот и звонок уже. Иди, Таня… Желаю успеха.
Второе отделение открылось исполнением «Хроматической поэмы» Сломинского. Магда слушала ее невнимательно, ожидая с нетерпением выступления воспитанницы, и когда раздались финальные колористические
Именно в это мгновенье дотянулся профессор Маркерт до фигурки апостола Петра, сжал ее слабеющей рукой и умер. Теперь уже не только для убийцы, посчитавшего Бориса Яновича мертвым после двух выстрелов в упор из американского кольта, теперь Борис Янович Маркерт умер для всего мира.
Еще не отдавая себе отчета в собственном поведении, Магда медленно поднялась с места и шепча слова извинения потревоженным соседям, принялась пробираться к выходу.
Она шла торопливо, едва сдерживаясь, чтоб не побежать, шла каштановыми и липовыми аллеями, подстегиваемая усиливающимся чувством страха и неясной тревоги.
Кровь застучала у Магды в висках, когда обнаружила входную дверь отпертой и неплотно притворенной. Она ведь ясно помнила, как, пропустив Таню вперед, собственноручно заперла ее. Вот и ключ. Тот самый, которым закрывала замок… Магда достала его на ходу. Но теперь он вовсе не нужен, ключ… Дверь отперта. Профессор никогда не бывал так рассеян, Маркерт не мог уйти, не закрыв двери. Что же тогда? Кто открыл замок?..
С ключом в руке Магда пересекла прихожую и, не сняв обуви, нарушив один из собственных домашних законов, поднялась по лестнице. Еще шаг, еще… Дверь в кабинет Бориса Яновича прикрыта. Магда ударила ее ногой, дверь распахнулась. Магда включила свет и увидела неестественно подвернутые ноги профессора, ничком лежащего у полки с фигурками учеников Иисуса Христа.
Домашние мягкие туфли свалились с ног Бориса Яновича, когда он полз к книжному шкафу, и Магда заметила на пятке левого носка небольшую штопку. Она сама сделала ее… Несколько секунд Магда стояла в дверях, зажав пересохший рот мокрой от пота ладонью, будто сжимая рвущийся из горла крик. Затем отняла ладонь и медленно прошла к телефону. По дороге наткнулась на оброненную умирающим профессором туфлю, нагнулась, подняла ее, зачем-то погладила, бережно положила на письменный стол и только тогда сняла с аппарата трубку.
Когда радостная и счастливая, упоенная успехом Татьяна Маркерт вернулась домой, оперативная группа уже заканчивала в их доме осмотр места происшествия.
Сложив бумаги в новую коленкоровую папку, Арвид Казакис аккуратно завязал белые тесемочки.
«Зачем, — подумал он, — зачем я завязываю эти шнурки, когда, пройдя по коридору тридцать-сорок шагов, я вновь развяжу их в кабинете Жукова…»
Тут он принялся размышлять о логике бессмысленных человеческих поступков, но времени связать родившиеся в голове сумбурные постулаты воедино уже не оставалось. Шеф Западноморского управления внутренних дел ждал Казакиса с докладом к пятнадцати часам, и было уже ровно пятнадцать, а тут еще надо пройти эти тридцать — сорок шагов…
В приемной Жукова секретарь начальника, строгая и педантичная молодая женщина, старавшаяся казаться старше своих лет, укоризненно глянула на Казакиса и перевела глаза на большие часы в углу.
Арвид сделал вид, что не заметил этого молчаливого замечания. Казакис с независимым выражением на лице прошел прямо к высокой резной двери старинной работы, приоткрыл ее и вошел в кабинет начальника.
Александр Николаевич был не один. На ближнем к его столу кресле сидел Конобеев, заместитель начальника отдела, в котором работал Казакис.