Третий долг
Шрифт:
Но в чем прелесть контроля, когда он исчезал из-за гребаных слухов?
Все это было игрой. Просто Вон изменил правила, привлекая зрителей, требующих ответа.
Я убью Вона за это.
Он уже был мертвецом — просто гвоздь в моем уже замерзшем гробу, когда я глотал таблетку за таблеткой.
Час за часом я медленно сдавался.
День за днем я медленно ничего не чувствовал.
Я перестал быть мужчиной, о котором все думали, как о слабаке. Я жил с болезнью, но не был калекой.
Мне больше
У меня были таблетки.
Я стал камнем.
Глава 9
Нила
Я бы хотела сказать, что моя жизнь вернулась в привычное русло.
Но я бы солгала.
Я хотела бы сказать, что вернулась к прежнему существованию, как предприниматель, швея и дочь.
Но я бы сказала сущую ерунду в ее наивысшем проявлении.
Каждый день был хуже, чем предыдущий.
Я была потеряна.
Одна.
Нежеланная.
***
Жизнь была смертным приговором.
СМИ преследовали меня в погоне за интервью о моем исчезновении. Мои помощники приставали ко мне с сотнями новых проектов и заказов. Отец пытался поговорить со мной о случившемся. А брат душил меня своей любовью.
Это было слишком.
Я достигла точки кипения.
В самом начале я страдала, физически исцеляясь от последствий Второго долга. Я часто кашляла, доктора проверили меня на наличие пневмонии, а синяки на моей груди исчезали вечность. Я использовала боль в качестве календаря, медленно отсчитывая часы, когда Джетро оставил меня в полном одиночестве, и не отвечая. Я ждала сообщения от Кайта007. Стала одержима грезами о том, как он появляется и избавляет меня от нападок прессы и зависти запутавшихся людей.
По ночам я лежала в комнате, которая была моей с рождения. Пурпурные стены не изменились. Мои недоработанные наброски на манекенах без головы не исчезли, тем не менее ничего здесь не ощущалось домом.
Я чувствовала себя чужой. Самозванкой. И это ощущение лишь разрасталось.
Сила и власть, которые я нашла самостоятельно, испарились. Моя радость от меньшего количества головокружений исчезла, когда я перешла от управления неизлечимой болезни к самым худшим страданиям в жизни.
Вчера я перенесла девять приступов.
Позавчера было семь.
За неделю, когда я снова стала настоящей Уивер, я получила больше синяков на коленях, локтях и спине, чем я когда-либо получала от рук Джетро.
Каждую секунду одни и те же вопросы преследовали меня.
Как я должна вернуться к своей прежней жизни?
Как я должна забыть о Джетро?
Как я должна отказаться от своей силы, чтобы мой брат обожал меня?
И
Как?
Как?
Как?
Ответ....
Я не могла.
Всю неделю я пыталась. Легко влилась в свой прежний мир. Я трудилась в офисе Уивер, отвечала на электронные письма и согласилась на показ мод через два года. Я напялила на лицо маску и лгала сквозь стиснутые зубы.
Я стала мастером игнорирования того, что мне сказало мое тело. Рвота случилась дважды за неделю, и мои мечты были заполнены обвинениями. Воспоминания о том, как Джетро входил в меня, играли на повторе, намекая на одну вещь.
Я беременна?
Или у меня просто обострились приступы вертиго?
Повсюду были статьи в журналах, газетные домыслы, билборды и трансляции BBC. На Пикадилли-серкус я столкнулась с баннерами моих умерших бабушки и мамы. Мне пришлось закрыть глаза, когда мимо проезжал автобус с гербом семьи Хоук, нарисованным по бокам. И мне пришлось проглотить желчь при виде рекламы последних модных аксессуаров, без которых не может обойтись ни одна женщина, на парковых скамейках и стоянках такси.
Что это за украшение, без которого нельзя обойтись?
Мое бриллиантовое ожерелье.
Все хотели такое. Все хотели увидеть мое, потрогать его, задавали бесконечные вопросы о невскрываемой застежке и о значении такого красивого, но презренного атрибута.
Я была живым образцом. Погруженная в миску золотых рыбок, пока меня заставляли выступать, как какого-то циркового уродца. Я была «несчастливой должницей», а Джетро Хоук — «отвратительным взыскателем».
Вон обрек нас на жизнь сплетен о семейной вражде и непонятных договоров.
Каждый вечер, когда мы собирались поесть в тишине, я хотела воткнуть нож для стейка в своего близнеца. Я хотела накричать на него за то, что объявил всему миру, насколько смехотворными были наши семьи.
Люди смеялись над нами.
Люди недоумевали — не только потому, что Вон показал дьявольское безумие семьи Хоук, но он также выставил наружу, каким жестоким и мстительным был наш род.
Казалось, его это не беспокоило. Он освободил меня. Превратил частное соглашение в международное дело. Он думал, что я должна быть благодарна.
Я бы предпочла мириться со слухами, которые распространил Джетро, когда украл меня в первую ночь: фотографии, на которых он меня целовал — сфальсифицированное и поданное другим людям идеальное алиби сбежавших влюбленных.
Это было разумно.
Не было невероятным.
Теперь у всех были эти фотографии, напечатанные в каждом занюханном журнальчике и газете, с заголовками: «Мужчина и его игрушка», «Насколько далеко может зайти гонка за наследством?», «Множество убийств остались безнаказанными».