Третий фланг. Фронтовики из будущего
Шрифт:
— Что со мной?
Алексей, видно с перепугу, темнить не пытается: – У вас резко поднялась температура. Почти до 41. Два дня держалась. Какая сейчас?
Вынимаю градусник. — 36,6.
— Вот и хорошо!
— Я бредила?
Он улыбается: – Нет, только кричали, что кровать жесткая. Пришлось во всей больнице искать мягкую кровать. Самым мягким оказался диван главврача. Вот вас сюда и перенесли. И вы сразу уснули…
— Однако, прикол… — удивилась я. В детстве мама мне как-то рассказывала, что когда я сильно болела, я прыгала по диванам и искала мягкое место, а потом
— А что он?
Ярошенко понял сразу.
— У него тоже, как ни странно, поднялась температура. Небольшая, правда. До тридцати восьми. Врачи пока решили подержать его в изоляторе. Да и товарищ Берия лично курирует этот вопрос.
— Какой вопрос?
— О том, все ли попаданцы так реагируют на своих родственников. И не опасно ли это для обеих сторон.
— Э, погодите! Может, это только у меня такая реакция. Или просто перенервничала. Психанула сдуру – вот и получила!
— Не беспокойтесь! Будем просто осторожнее. А пока вам бы отдохнуть. И врачи вон тоже говорят, что у вас общая усталость… Поспите.
Я хотела возразить, но глаза слипались по-настоящему. Спать, спать… Последняя здравая мысль – «интересно, а Хрущев уже уснул… вечным сном?»
Сегодня Берия был в обычном костюме, а не в привычной в последнее время военной форме. В приемную он вошел один. Охрана, как обычно, осталась в соседней комнате. Вряд ли что-то может угрожать Народному комиссару внутренних дел в стенах его родного ведомства. Тем более что после того случая с убийством Кирова в Смольном охрана важных государственных объектов стала осуществляться гораздо серьезнее.
— Лаврентий Павлович, — секретарь встал из-за стола и протянул наркому тонкую серую папку, — это материалы по Ивановой Нике Алексеевне. Ее Ярошенко доставит минут через десять.
— Хорошо, как приведут, сразу ко мне. — С этими словами он скрылся в своем кабинете.
Сев в любимое кресло, Лаврентий Павлович открыл папку и принялся за чтение личного дела. «Хорошо, хорошо. Кто бы мог подумать, женщина, а такая подготовка, что любому мужику завидно станет. Да и Ярошенко о ней исключительно высокого мнения, а это дорогого стоит. Старинов в своих отчетах хвалил, Карбышев ходатайство о награждении подписал, хотя он на всех сразу подписывал. И немудрено, они его из плена вытащили. Ладно, посмотрим, как ты вживую выглядишь, товарищ Иванова». С этой мыслью он отложил папку в сторону и принялся за документы, которые достал из сейфа.
Дверь приемной распахнулась, и в дверном проеме показался сержант госбезопасности.
— Товарищ капитан! — Было видно, что он очень взволнован.
— Что случилось, нападение? — Секретарь наркома Сергей моментально вытащил из-под стола ППД и направил его на дверь.
— Нет, женщине плохо. Мне старший майор Ярошенко приказал это вам передать.
— Как она? — уже спокойнее переспросил капитан, убирая пистолет-пулемет обратно под стол.
— Пока непонятно. Ей стало плохо, сейчас уже, наверное, врач подошел, — переводя дыхание, выговорил сержант. — Хорошо, передай товарищу старшему майору, пусть он сразу перезвонит сюда. — Есть! — отдал честь сержант и исчез за закрывающейся дверью.
Секретарь поднял трубку телефона и через секунду услышал гудки вызова.
— Слушаю, — произнес Берия.
— Лаврентий Павлович, Ивановой плохо стало. Там сейчас Ярошенко этим делом занимается. Как только что-то прояснится, я вам сразу же доложу.
— Хорошо.
— Нарком повесил трубку. «Вот такие они, эти женщины. Только подумаешь об уровне боевой подготовки, а она хлоп в обморок, прямо как институтка какая-то. Правильно Иосиф Виссарионович говорил: «Нечего бабам на войне делать, их дело детей рожать, а не под пулями ползать». Ладно, вернемся к ней позже», — подумал нарком, убирая серую папку в верхний ящик тумбочки.
Минут через пятнадцать в кабинете опять зазвонил телефон внутренней связи. Нарком снял трубку и сказал свое привычно лаконичное: «Слушаю». — Лаврентий Павлович, старший майор Ярошенко с докладом о состоянии Ивановой. Впускать? — Не надо, я сам хочу на нее взглянуть.
Убрав документы в сейф и заперев его, он вышел в приемную. Там уже стоял Ярошенко. На нем, как это принято говорить, «не было лица». Хотя при появлении непосредственного начальника старший майор госбезопасности стал по стойке «смирно». Было видно, что он сильно взволнован этим происшествием.
— Что там у вас случилось?
— Политрук Иванова почувствовала себя плохо. Врач ее уже осмотрел. Сказал, что угрозы для жизни нет, но рекомендовал поместить ее на несколько дней в стационар. Сейчас она находится в кабинете дежурного врача, — отчитался Ярошенко. Опытный психолог мог бы заметить в речи и поведении старшего майора не только профессиональный интерес к состоянию здоровья подопечной, но и сильные личные переживания и эмоции, которые испытывает один человек по отношению к другому, близкому и дорогому для него человеку. Но Лаврентий Павлович был сейчас слишком занят своими мыслями, чтобы заметить такие нюансы в поведении подчиненного.
— Пойдемте, по дороге все расскажете.
Выйдя в коридор, старший майор продолжил: – Мы шли по коридору, навстречу нам шел Хрущев и сопровождающий его молодой парень в звании сержанта. Ника Алексеевна, похоже, его узнала и тут же «поплыла».
— Кого, Хрущева? — Берия был уже в курсе того, какую роль сыграет в его дальнейшей судьбе Никита Сергеевич, и поэтому относился к нему с настороженостью.
— В том-то все и дело, что нет. Она узнала этого сержанта. Мне показалось с ее слов, что он ей приходится каким-то родственником. Возможно, поэтому и была такая реакция.
— Ох, уж эти мне гости, то заживает как на собаке, то в обмороки падают при встрече с родственниками. — В словах наркома чувствовалась досада и любопытство.
— Вот здесь она, товарищ Берия, — указал Ярошенко на лежащую на диване молодую женщину в военной форме. Около нее хлопотал врач.
— Как она? — спросил Берия у врача.
— Здравствуйте, товарищ народный комиссар, ничего страшного, легкий обморок. Наверное, сказалось физическое и нервное перенапряжение.