Третий глаз
Шрифт:
Женя сняла с себя белый халат, бросила его Ванде, та поймала халат на лету. Длинные у Ванды пальцы, на одном — массивный перстень, па запястье правой руки — витой серебряный браслет с камешком бирюзы. Театрально обвила одной рукой шею барана, другой расстегнула бляшку пояса-ремешка, быстро набросила его на рога животному и ярко улыбнулась публике. Ее хладнокровное умелое обращение с бараном укротило шумливую взволнованную толпу. Девушки молча следили, как Ванда тащит за рога упирающегося зверя, покрикивает и некрасиво пинает его носком туфли в пузо, держа нож под мышкой. Все замерли вокруг…
Головокружение и дурнота заставили
Засучив рукава кофты, Дрыгина играла топором, мастерила из чурбаков и досок скамейку. Галина Жукова, маленькая, похожая на муравья, тащила на спине из столовой алюминиевый столик. И опять заныло внутри Даши беспокойство: нагрянут руководители, а тут что творится!
Тушу разрубали топором на куски, вывернутую мездрой наружу баранью шубу обсыпали солью и растянули на березовых кольях у картофельной полосы. Казалось, инцидент закончен; но от пережитых впечатлений с Дашей случилась истерика, она отошла к вагону и рыдала возле дверей, не в силах унять всхлипов. Над ней посмеивались, и никто не утешал.
— Заводи баян! — прикрикнула Галина, выглядывая из-под очередного стола, который опять несла на спине.
Даша послушно выволокла из вагона баян, прижалась к его полированному корпусу щекой и заиграла. Задумчивая мелодия оскорбила пробегающую Галину.
— Не дури, Дарья! — пригрозила кулачком. — У нас не бараньи похороны, а пир! Жалоб не будет!
Уже смеркалось, а Даша все сидела на чурбаке возле пылающего костра, растерянная и подавленная. Огонь плясал на дровах, то высоко подпрыгивая, будто отпугивал сумрак, то приседая на обугленных головешках, уменьшаясь до синеватых всплесков. У стола Катя стригла ножницами над фанерной дощечкой стрелки лука. В сером плаще-пыльнике к Даше подошла Ванда, ладони ее воткнуты в рукава, как в муфту. Подмигнула, зашептала:
— Чего куксишься, третий глаз, барана пожалела?.. — Поджав ноги, она села прямо на песок, ткнулась головой в баян.
Инструмент мешал Даше по-дружески прижаться головой к ее плечу, она благодарно погладила Ванду по щеке.
Пахло дымом, жареным мясом и вытопленной из сосновых дров смолой. Волосы Галины и Кати украшены ромашками, у воротника Дрыгиной алела звездочка лесной гвоздики. Даша тоже принарядилась, наигрывала на баяне повеселей. Девчата сидели за столами недалеко от костра и слушали музыку, разрушавшую застойную таежную скуку; настроенные на лирический лад, они негромко говорили о любви. Дашино предупреждение, что на берегу могут появиться руководители строительства, девушки восприняли с восторгом. Банда предлагала задержать начало праздника, но рассудительная Галина дала команду разливать вино по стаканам: все проголодались.
Застолья с громкими тостами не получилось, девушки, остерегаясь пьянеть, молча ели каждая свою порцию мяса. Катя, выйдя из-за стола, дымила сигаретой, по-мужски сплевывая слюну. Затоптав один окурок, запалила вторую сигарету.
— Что-нибудь для ног! — Поглаживала свои выпирающие из брюк бедра да попутно прихлопывала липнущих комаров. — Плясовую! Где мужики? Чего не едут, так твои планки!
Ее одернули. Шлепая себя то по заду, то по груди, Катя заорала громко, чтобы у костра все слышали:
— Не манило б вас, девки, на то, о чем я бранюсь…
На круг вышла нарядная Женя. Тотчас к ней шустрым зайчиком подскочила Галина, забегала вокруг, завивая подол платьица, подпрыгивая, как на угольях, которые жгли ей пятки. Вошла в круг и Катя, ухнула, резко присела, едва не шлепнув тяжелым задом оземь, и, распрямившись, опять закричала осатанело:
— С плачем жить али с песней помереть! — Затопала одной ногой, поворачиваясь вокруг себя, всплескивая ладонями. — Где мужики? Не унывайте, девки! В берлогу к мишкам пойдем! Это мне карты нагадали!
Сабантуй был в полном разгаре. Музыка вовлекла в круг всех, даже самых скучающих девчат. Женя, разводя руками, подергивая плечами, плавно кружилась в центре площадки. С нижнего регистра клавиатуры пальцы Даши пробегали к верхнему.
— Женьке не подыгрывай! — рявкнула ей в ухо Ванда.
Сжимая и разжимая мехи, осязая подушечками пальцев пуговки и кнопки, Даша отрицательно мотнула головой: «Барана так вместе резали, а плясать нельзя?..»
— Женька, не дроби, пузо растрясешь! — ехидно выкрикнула Ванда и зло зашипела Даше в ухо: — Замри, трезвенница!
Даша продолжала играть. Женя, почувствовав недоброе, покинула круг, а Ванда, надувшись, отошла к столу, где доедала кусочки мяса. Но эта ссора подруг не могла омрачить всеобщего веселья.
— Здравия желаем, молодежь! — гаркнул кто-то из-за Дашиной спины.
Баян в руках воспитательницы крякнул и смолк. Не оглядываясь, она догадалась, что сзади нее Гончева, а рядом с нею, по-видимому, Павел Николаевич.
Мужчины будто подкрались со стороны автокрана и трактора к тесному кругу, внутри которого остановились удивленные плясуньи. Павел все в том же костюме и в свежей, голубого цвета сорочке. Даша обрадовалась ему, ей захотелось, чтобы он заметил ее, хотелось рассказать, что она всю ночь видела его во сне, расспросить, похож ли ее сон на правду. Рядом с Павлом Даша увидела седоусого незнакомца в кожанке… Это значило, что сон частично сбылся и лучше не подступать к Стрелецкому с вопросами. Гончева в накинутом па плечи плаще учтивым жестом показывала мужчинам на жаровню. Хмурый Семен Васильевич глядел из-за спины Стрелецкого через голову Виктории Филипповны, будто выискивал кого-то. «Уж не меня ли?» Даша кивнула ему, сжатый в ее руках баян опять крякнул: в нем заело клапан. Катя, из-под ног которой уплыла музыка, еще топала по песку, как заведенная, вопила:
Знаю, миленький обманет, Все равно его люблю, Дети нам не по карману И любовь не по рублю.— Тише ты! — зашикали на нее. — И без того у тебя трое пацанов…
Предательски блестел стакан на скамье, жаловались поникшие букеты иван-чая, лезли в глаза пятна от пролитого компота, огрызки хлеба, объедки шашлыка. Ласков был Павел Николаевич с Дашей в купе вагона, а теперь не простит ей такого приема. «Начнут критиковать на собраниях». Сжалась в комочек, пытаясь спрятаться за корпусом баяна. Павел брезгливо поморщился, уперся взглядом в Дашу. Она еще пуще съежилась, словно ее уличили в чем-то неприличном. Шелест плаща, отброшенного на песок, и гибкая, высокая, с лебяжьей шеей Ванда в красном платьице заслонила баянистку.