Третий ключ
Шрифт:
В каком-то смысле ей повезло: судьба в лице Василия Степаныча решила все за нее, записала скромную московскую студентку Аглаю Ветрову в ряды антоновских копателей-энтузиастов. И, самое главное, Михаил, похоже, вовсе не переживал из-за ее недостойного поведения, наоборот, кажется, даже обрадовался, когда ее увидел. Вот и выходило, что не нужны были никакие извинения, что все она себе нафантазировала и не надо было никуда ходить, ничего объяснять, а можно было преспокойно остаться дома и ждать, когда все урегулируется само собой. Но теперь уж что? Сказал «а», говори и «б». Вот Аглая и сказала, выразила словами свое потаенное, на самом дне души запрятанное желание. Ведь как себя ни уговаривай, как ни пытайся сохранить отстраненность,
«Романтическое» Аглаю одновременно пугало и радовало, заставляло кровь быстрее бежать по жилам, а скучные каникулы в деревне превращало в нечто необычное, такое, чего в унылой Аглаиной жизни никогда раньше не случалось. Только ради одного этого можно вытерпеть и снисходительные ухмылочки Даши, и ехидные, откровенно недоброжелательные поддевки Люськи, и задумчиво-внимательный взгляд Михаила. Ничего, она терпеливая, а характер нужно закалять.
Про характер Аглае говорила не баба Маня, а мама, у которой с характером все было в полном порядке. С характером, хваткой и фонтанирующей энергией. Может, хоть что-то, хоть малая толика из маминых достоинств досталась ей по наследству. Нужно попытаться, вдруг да и получится!
Время показало, что игра стоила свеч: такой интересной, такой увлекательной и необычной жизни у Аглаи еще никогда не было. В коллектив стройотрядовцев она влилась на удивление легко, работала старательно и даже кое в чем преуспела: нашла на раскопках старой часовни потемневший от времени и долгого лежания в земле серебряный полтинник. Находка эта произвела настоящий переполох, стройотрядовцы отчего-то сразу решили, что на территории поместья непременно спрятан клад и полтинник – вернейшее тому доказательство. Если раньше раскопки шли ни шатко ни валко, то теперь, на радость Надежде Павловне, копать стали с утроенной силой. И докопались-таки до заваленного камнями и кирпичами подземного перехода. На этом раскопки было решено приостановить, чтобы получить в райцентре какие-то специальные разрешения. Блуждать по «высоким» коридорам местной управы отправилась Надежда Павловна, а стройотрядовцам выпала неожиданная передышка.
Это оказалось весьма кстати, потому как с легкой руки председателя в недавно отреставрированном бальном зале было решено провести исторический вечер с фуршетным столом и танцами до рассвета. Председатель гордо именовал предстоящее мероприятие балом, а стройотрядовцы и антоновская молодежь – дискотекой. Вполне вероятно, что и смысл в него каждый вкладывал свой собственный. Потому как молодая поросль собиралась просто весело провести ночь, а председатель, по словам Люськи, вознамерился сделать родной колхоз культурно-историческим центром региона, на мероприятие выделил весьма приличную сумму, пригласил из райцентра струнный оркестр, там же, в драматическом театре, взял напрокат бальные платья для дам и военную форму для кавалеров, чтобы было «как у людей», а для освещения всей этой феерии выписал журналиста уже не районного, а областного масштаба.
Предстоящему празднику Аглая радовалась и страшилась одновременно. Незаметно, исподволь, но их отношения с Михаилом грозили выйти за рамки дружеских. Будь Аглая менее самокритична, то решила бы, что заезжий гость в нее влюбился, но здравый смысл и обострившаяся вдруг интуиция поверить в такое чудо не позволяли, заставляли в каждом слове, каждом жесте и взгляде чуять подвох. Аглая мучилась, искала доказательства неискренности Михаила, не находила и отчего-то мучилась еще сильнее.
Михаил почти никак не демонстрировал свое особенное к ней расположение, но это «особенное» чувствовалось во всем, оплетало Аглаю невидимой сетью, все чаще и чаще заставляло терять бдительность. Да что там бдительность – голову! Вот, казалось бы, обычный парень, немного грузный, немного неуклюжий, со странной, чуть виноватой улыбкой, к тому
Про губы Аглая думать себе запрещала, потому что понимала, что мысли эти до добра не доведут, а непонятные, какие-то туманно-призрачные отношения с Михаилом усложнятся еще больше. Но внутренний голос, назойливый и неистребимый, шептал, что один-единственный поцелуй может решить возникшую дилемму раз и навсегда. Ей хватит лишь мгновения, чтобы понять и степень его искренности, и силу своей любви. Это вернее слов и правдивее взглядов, это что-то глубинное, на уровне инстинктов. Вот потому, что на уровне инстинктов, глубоком и опасном, Аглая и запрещала себе не то что подобные мысли, даже намек на мысль. Лето кончится, все разъедутся по домам, и история эта приключенческо-романтическая сама собой сойдет на нет. Почему-то о том, что их с Михаилом дома находятся пусть и в огромном, но все же в одном городе, Аглая напрочь забыла. Женщины с Венеры, мужчины с Марса... У каждого своя планета, своя траектория...
О том, что случилось с Петром, Михаил узнал по телефону от Люси. Люся рыдала в трубку, икала, материлась и обзывала кого-то сволочью и ублюдком, а еще требовала, чтобы Михаил немедленно, вот сию же секунду, приехал, потому что он ее бывший муж и не смеет оставлять ее наедине со всем этим ужасом. Михаил пообещал, что приедет, и, оборвав причитания бывшей на полуслове, отключил связь. После секундных раздумий он сделал три звонка: первый Василию Степанычу, второй в городскую больницу и третий, самый важный, Аглае.
Василий Степаныч бодрился, но по голосу было слышно, что случившееся выбило старика из колеи. Михаил никогда раньше не думал о Степаныче как о старике, а сейчас вот вдруг подумал и сам удивился этим своим мыслям.
– Петра увезла «Скорая». – В голосе Степаныча отчетливо слышалась обреченность. – Я пять минут назад звонил, сказали, что его сейчас оперируют, прогнозы давать отказались напрочь.
– А сами что думаете? Вы же его видели? Шансы есть? – Михаил задавал вопросы, а сам прокручивал в голове недавний разговор с Петькой. Петька определенно что-то нарыл, что-то настолько важное, что его решили убрать. Вот же детектив доморощенный, все намеками да загадками, не сказал ведь ничего! И думай теперь, кто ему, дураку, башку проломил...
– Миша, я, по-твоему, врач? – теперь в голосе Степаныча слышалась злость. – Не знаю я, какие у него шансы! Знаю только, что живым до больницы довезли, и то счастье.
– А с Люсей что? У нее голос был такой... странный. Или пьяный? Степаныч, вы бы приглядели за ней, пока я не приеду. Что-то сердце не на месте, как бы она чего не сотворила по дурости.
– Приглядишь за ней, как же! У себя в кабинете заперлась, никого не пускает и ревет белугой. Не думал, что наша Люся такая впечатлительная. Они ж с Петром никогда особо не ладили...
Ладили – не ладили... Какая теперь разница? Не впечатлительная Люся, а добрая. Вот только доброты своей отчего-то стесняется, оттого и ведет себя как последняя стерва.
– Все равно присмотрите. Не хотите сами, так кого из персонала у двери кабинета поставьте.
– Поставил уже. Макара с берданкой, чтобы охранял. Сам-то скоро будешь?
– Скоро. Кое-какие дела неотложные сделаю и примчусь.
– Что тут неотложнее может быть? – В трубке что-то булькнуло, Степаныч красноречиво крякнул: никак тоже решил водкой полечиться?