Третий выстрел
Шрифт:
Однако заговорил он:
– Давай по порядку. Такого-то и такого-то числа, то есть позавчера, в ноль часов тридцать две минуты, какой-то мужчина позвонил в сто тридцатое и заявил, что слышал выстрелы на улице Эмилии Поненте у дома такого-то. Вы с агентом Джулиано поехали туда и обнаружили разбитую витрину ювелирного магазина и двух албанцев на земле. Мертвых. На месте преступления вас ожидал инспектор Гарелло, который предъявил вам свое удостоверение за номером таким-то и сообщил, что стрелял он. Возвращаясь из кино, он увидел, как двое албанцев бьют витрину. Он назвался и приказал им прекратить, но один из них вытащил пистолет и выстрелил в его сторону. Тогда Гарелло, не будь дурак,
Не говоря ни слова, Лара затрясла головой. Трудно было говорить с перекошенным лицом и губами на сторону: она кусала щеку.
– Джулиано тоже все подписал и засвидетельствовал. Есть также свидетельские показания человека, который позвонил в сто тридцатое, синьора такого-то, карабинера на пенсии, где сказано: «Я услышал один за другим три хлопка, которые, благодаря моему опыту службы в карабинерах, я квалифицировал как выстрелы. Кроме того, заявляю, что два выстрела были громче, видимо, калибр оружия крупнее, а один тише, видимо, калибр мельче». Он так и сказал: «два „тум-тум“ и один „так“». Если не ошибаюсь, ты сама так написала. Я правильно излагаю?
Щека прокушена. Лара сглотнула, ощутив во рту сладковатый привкус крови.
– Почти.
– Сама так написала.
– Да, но я написала не все. Я не спала всю ночь и думала. Свидетель, тот карабинер, сказал не совсем так.
– «Тум-тум, так». Два выстрела Гарелло из калибра девять-двадцать один и выстрел албанца из калибра шесть-тридцать пять. Все верно.
– Нет.
– Два «тум-тум» и один «так».
– Нет, два «тум-тум», а потом один «так».
Ну вот и сказала. Лара тронула ранку на щеке кончиком языка и ощутила укол, как бывает, когда лизнешь батарейку. На лице комиссара не отразилось ни понимания, ни растерянности.
– Албанец стреляет – Гарелло отвечает: «так, тум-тум». А здесь наоборот: «тум-тум, так».
Растерянности на лице комиссара снова не отразилось. Отразилась скука, более того – отвращение.
– Первое, – сказал он, – предположим, что карабинер ошибся. Второе: предположим, что ошиблась ты. Третье, – он отогнул кончик пальца наружу, словно хотел отломать, – примем как гипотезу, просто как гипотезу, что Гарелло там проходил, увидел, как бьют витрину, закричал: «Стой, полиция!» – и вытащил пистолет. Не хватало еще, чтобы ты, вот так же проходя, вытащила, к примеру, мотыгу. Ну, ведь так?
Лара кивнула, снова скривившись, только в другую сторону: в сторону непрокушенной щеки.
– Тогда примем как гипотезу, но только как гипотезу, что те двое обернулись, все побросали, может, у них и был пистолет, может, Гарелло имел при себе калибр шесть-тридцать пять. Внештатный, конечно, но мало ли что бывает… И тогда (гипотеза, только гипотеза) он стреляет первым, да и кто бы не выстрелил, а потом, чтобы уж наверняка, делает контрольный выстрел в мертвого албанца.
Он откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Казалось, он спокоен, но только казалось.
– Ты же знаешь, кто такой Гарелло?
Лара кивнула.
– И мы отправим под суд такого, как Гарелло, из-за этих албанских засранцев?
Лара застыла, потом затрясла головой.
Комиссар улыбнулся. Теперь он, похоже, действительно успокоился.
– Оставим все как есть. Если магистрат сочтет, что в деле что-то не так, приложим максимум усилий, если же нет – ну и ладно. И перестань рожи корчить и терзать щеку. Ты такая симпатяга… Смотри дырку прогрызешь.
Лара вполне могла бы быть красавицей, если бы не считала себя дурнушкой. Больно уж длинная и худая, говорила она, и в каком-то смысле была права. Но когда она, высокая, светловолосая, очень коротко стриженная, надевала синий форменный пиджак с белой портупеей, казалось бы подходивший больше агенту полиции, чем хорошенькой женщине, при первом взгляде на нее все оборачивались. А при втором, заметив, что она сутулится и горбит плечи, чтобы скрыть маленькую грудь, а длинные негнущиеся руки болтаются вдоль боков, на нее переставали обращать внимание, разжаловав из каланчи в дубину. На самом деле Лара не была ни такой уж длинной, ни такой уж худой: атлетически стройная, упругая, как мячик, с широкими плечами, длинными ногами и маленькой грудью. А лицо было милым, и серо-стальные глаза из-под форменного берета светились добротой. Симпатяга, говорил комиссар. И вправду симпатяга.
Агент Джулиано Паскуале был в нее влюблен. Он относился к тем немногим, кто имел мужество взглянуть на нее еще и в третий раз. К тем же относился и Марко, только он взглянул раньше.
– Ты слушаешь или нет?
Нет. Паскуале почти никогда ее не слушал. Особенно когда вел машину. Он весь собирался и сосредоточенно смотрел на дорогу, потому что знал, что рассеян и если не будет мысленно себе говорить: «Притормози, смотри на знак, глаза на „стоп“», то может проскочить перекресток. И когда за руль просилась она, хотя ей, как начальнику патруля, можно было самой и не водить машину, он смотрел на нее во все глаза, но не слушал. Ему нравилось, как двигались ее губы, когда она говорила, как опускалась нижняя губа, чуть-чуть смещаясь вправо. Ее хотелось целовать, а не слушать.
– Я говорю, в профсоюз.
– В какой профсоюз?
– В наш. Я говорю, может, поговорить об этом в профсоюзе.
– Об этой истории с Гарелло? Ты спятила. Ты же знаешь, кто такой Гарелло. И потом, он сам в профсоюзе.
Лара поджала губы. Паскуале не видел ее, потому что на этот раз вел он, но хорошо себе представил, как она поджимает губы. Он сколько раз видел. Нижняя губа наползает на верхнюю. Очень это по-детски у нее получалось.
– Если бы я влипла, и влипла сильно, – сказала Лара, – ты бы на меня донес?
– Нет! – слишком быстро и громко ответил Паскуале и добавил уже тише: – Даже в профсоюз.
– Потому что на товарищей не доносят?
– Нет. То есть не только… Просто я тебя уважаю.
Сложила губы одна на другую – и молчок. Паскуале рискнул обернуться и мельком взглянуть на нее. Нет, губы не сложены. Палец на щеке, которую собирается кусать.
Лара думала. Думала о том, что с уважением относилась к Гарелло. Да его все уважали, старшего инспектора Гарелло. Последний раз ему торжественно объявили благодарность в День полиции, да и других поощрений у него было не счесть. На стене в отделе по борьбе с наркотиками красовалось фото, на котором он стоял у стола, заваленного конфискованным героином. И такое же фото висело в кабинете начальника. А на снимке в коридоре он наполовину высовывался из окна автомобиля, а рядом с ним сидел в наручниках особо опасный преступник. Лицо полицейского закрывала маска, но все знали, что это Гарелло, потому что он был самым толстым. Лара подумала: ладно.
– Ладно.
– Что – ладно? – Выходит, иногда Паскуале ее слушал.
– Ладно – в смысле хватит. Дело закрыто. Это противно, но меня не касается. Не мое дело.
– Молодец.
– Дай я поведу.
Паскуале вылез, поменялся с ней местами. И в этот момент запищало радио:
– Пятый, пятый, вызывает сто тридцатый.
Паскуале сделал попытку снова сесть за руль, но Лара покачала головой. Он по мобильнику связался со сто тридцатым. В районе овощного рынка было замечено какое-то подозрительное движение. Может, конечно, ерунда, но надо заглянуть на всякий случай.