Третья мировая Баси Соломоновны
Шрифт:
Люся за словом в карман не лезла (этим-то она и покорила, как утверждала Бася Соломоновна, Оврама Соломоновича на фронте, где они и познакомились; у Оврама Соломоновича жена и четверо детей погибли в оккупации, у Люси ребенок умер еще до войны, так что все одно к одному) и набросилась на американцев:
— Ну ты подумай, Бася, они же во Вьетнаме что делают… Так то Вьетнам! Там же люди неграмотные, бедные, затурканные. А у нас! И что ж, мерзавцы, начнут войну против Советского Союза? Знаешь, если даже они бомбу сбросят, у нас тоже бомба найдется! Так что тогда уж — ни нас,
Бася Соломоновна согласилась — да, тогда уж ни нас, ни их.
Бася Соломоновна не сомневалась, что Людмила Ивановна поделится соображениями по поводу Третьей мировой с киевской общественностью. Бася Соломоновна жалела только, что на нее, Басю Соломоновну, Люся ссылаться не станет. Люся была хоть и хорошая женщина, но немного завистливая насчет чужого ума.
Через некоторое время из Киева приехал Мишин старший брат Вова, демобилизованный в чине капитана в 1949 году и с тех пор работавший по снабжению на военном заводе.
Приезд Вовы явился неожиданностью. Потому что с Мишей они почти не общались.
И вот Вова без звонка приехал в Чернигов к Мише и позвал его прогуляться. Это после обеда, за которым не было сказано ни слова.
Миша гулял минут сорок, а когда вернулся, то сказал, что Вова уехал и попрощаться не зашел, так как опаздывал на автовокзал.
Весь вечер Миша молчал.
В доме было тихо, как перед бурей.
Наконец Миша пригласил Басю Соломоновну пройти на кухню.
Состоялся следующий разговор.
Миша: «Бася Соломоновна, вы знаете, как я вас уважаю».
Бася Соломоновна: «Да, Миша, я это всегда знаю».
Миша: «Бася Соломоновна, Вова рассказал мне, что вы распускаете слухи, за которые по головке не погладят».
Бася Соломоновна: «Какие слухи, Мишенька? Вейзмир! Что Вова тебе наговорил?»
Миша: «А такие слухи, Бася Соломоновна, что в год столетия Ленина американцы начнут войну и сбросят на нас на всех бомбу».
Бася Соломоновна: «Вейзмир, Мишенька! Я Вове такого никогда не говорила! Я же с ним и при тебе не разговариваю, а без тебя мне и в голову не взбредет ему хоть слово сказать! Ведь все на твоих глазах!»
Миша: «Бася Соломоновна, вы это Люсе говорили? Про войну?»
Бася Соломоновна: «Ну, говорила…»
Миша: «Бася Соломоновна, вы Людмилу Ивановну хорошо знаете?»
Бася Соломоновна: «Хорошо знаю».
Миша: «Так зачем же вы ей такие вещи передаете? Вова говорит, что она по всему Киеву рассказывает про то, что с Третьей мировой — дело решенное и что у нее точные сведения. А Вова на оборонном заводе работает… И должность у него такая, что он со всякими тайнами военными связан. Да мало ли что… Вы же знаете, Люся не остановится. Она куда надо письмо настрочит, чтоб меры приняли насчет войны. А с Вовы спросить могут. На него же сразу подумают, что он военную тайну Люсе разболтал. Как же так вы, Бася Соломоновна, безответственно поступаете? А от Вовы и ко мне ниточку протянут, вы же знаете, как это делается».
Бася Соломоновна оцепенела. Ужас объял ее. Она разрыдалась. И, сморкаясь
— Мишенька, прости меня… Но ведь все говорят…
Миша припечатал:
— ТЕПЕРЬ все говорят, Бася Соломоновна. Но первой сказали вы!
Бася Соломоновна гордо вскинула голову, и прозрачная капля повисла на кончике ее носа. «Вот именно, я, а не Люся!» — Бася Соломоновна с трудом удержалась, чтобы не произнести это вслух.
Назавтра Бася Соломоновна отправилась в Киев. Она хотела поговорить с Люсей.
Люся божилась, что ничего никому «специально» насчет Третьей мировой не рассказывала. Только Фридочке — Вовиной жене. А уж кому Фридочка могла рассказать — дело темное. То есть ясно, что Фрида раззвонила всем. И конечно, своему дяде-зубнику. А у того клиентура ого-го.
Бася и Люся думали, как быть.
В комнату вошел Оврам. Женщины рассказали о Фридочке и ее поведении.
Оврам решил поехать к Фридиному дяде, которого отродясь не видел, и под видом обыкновенного пациента разузнать, что тому известно.
Фридин дядя работал на дому и принимал только по рекомендации. «Свои» со стороны Погребинских никогда у него не лечились, так как он брал большие деньги.
Сейчас же Люся позвонила Фриде и попросила адрес дяди для «одного своего хорошего знакомого начальника». Фрида дала.
Через полчаса все втроем — Оврам, Люся и Бася были в приемной дяди. Оврам держался за щеку и натурально стонал. Его пропустили без очереди.
Через пять минут он выскочил из кабинета и, схватив женщин под руки, выскочил с ними на улицу.
Он рассказал, что только успел намекнуть насчет Третьей мировой, как дядя заорал, вытащил его из кресла и обозвал паникером.
Видно, Вова и с ним провел разъяснительную беседу.
Дело принимало серьезный оборот. Если Вова решился говорить на такую щекотливую тему с Фридиным дядей — опасность и в самом деле нависла над всеми, КТО ЗНАЛ про начало Третьей мировой.
Оврам, Люся, Бася приехали домой и стали рассуждать.
Выяснилось, ко всему, что Люся таки делилась соображениями не только с Фридой. Но и с товарками у себя на обувной фабрике. И в очереди в молочной на Борщаговке. И в мясном магазине на Подоле — как раз хорошую свинину давали, очень уж долго стоять пришлось, не молчать же! И в галантерее на Крещатике. И на Бессарабке. И в больнице, когда сдавала Абрашины анализы. И в сберкассе на Печерске, когда платила за квартиру. И на автобусной остановке в Дарнице. И в метро, не помнит, на какой станции.
Ну и, конечно, Фридочке. Фрида рассказала дяде-зубнику и Вове. Вот и все.
Бася разволновалась. Весь Киев уже знал. И конечно, сам товарищ Шелест в курсе.
Что касается Чернигова, то в тамошнем обкоме партии уж и подавно все было известно, потому что в одном доме с Басей Соломоновной жила теща обкомовского электрика и захаживала к ней за советом по перелицовке. И с ней про Третью мировую Бася, разумеется, беседовала.
А раз так — знали и в Москве. Не станут же такую информацию держать при себе начальники в Чернигове и в Киеве.