Третья мировая Баси Соломоновны
Шрифт:
— Сынок, нас зовут на блядки, — сказал Боба.
Нового знакомого звали Сандрик. Он очень настаивал, чтобы мы пошли к нему, потому что туда должен прийти Зураби и привести Манану с подругами.
Наш путь шел только в гору. Наверное, это была Мтацминда. Да, она! Но может быть, и другая, соседняя гора. Может быть, соседняя. Город как-то незаметно кончился. Пошли совсем кривые улочки, одноэтажные домики, запахи жаровень, детские крики и остальное, что, ты сам знаешь, опытный читатель.
Сандрик был парень угрюмый. Он
В совершенно пустой комнате стояли два топчана, четыре шатких стула и простой стол. На столе большая бутылка сухого вина цинандали урожая 1959 года — то есть прошлогоднего. Окна были распахнуты. С улицы тянуло благовонием шашлыка и слышались детские голоса.
— Сейчас придет Зураби, — сказал Сандрик. — Приведет Манану с подругами.
Мы с Бобой сели на топчан. Угрюмый Сандрик постукивал носком сандалии в такт доносившейся издалека заунывной мелодии.
— Музыку хотите? — спросил Сандрик.
За топчаном обнаружился проигрыватель.
— Грузинскую или французскую? — спросил Сандрик, держа в правой и в левой руке пластинки на выбор.
— Да, нет… погодим, — сказал Боба. — А когда Зураби должен прийти?
— Придет! — убежденно сказал Сандрик. — За Мананой пошел.
— А Манана же еще должна за подругами зайти, — напомнил Боба.
— Нет. Они у нее уже. Ждут, — твердо заверил Сандрик.
Да-а! Еще в комнате была этажерка! С нее Сандрик и снял три простых граненых стакана. Открыл цинандали.
— Хочу поднять этот бокал, — совершенно изменившимся, чужим, заунывным голосом заговорил Сандрик, — за дорогих гостей! Для нас большая честь принимать таких людей. Пусть будет вам много радости, пусть живы будут ваши родители, а если умерли, светлая им память! Пусть столько радостей дарит вам каждый день вашей замечательной жиз-ни, сколько капель грузинского вина в этом бокале! И пусть всегда дружат наши народы!
Мы выпили. Из окна пахло шашлыком.
Теперь я наполнил стаканы и произнес ответный тост во славу Грузии и Тбилиси.
— И за твое здоровье, Сандро! — закончил я.
— И за здоровье Зураби и Мананы! — подхватил Боба. — Где они, кстати? Слушай, Сандрик, тут в доме хлеба нет, а?
— Закрыт магазин уже, — сурово сказал Сандрик. — Девять часов, генацвале! В восемь все закрывается, да?!
Из окна пахло шашлыком.
— Сынок, может, музыку послушаем? — сказал Боба.
Зазвучала песня «Тбилисо» композитора Реваза Лагидзе. Потом песня кончилась.
— Ну ладно, Сандро, мы, пожалуй, пойдем, — сказал Боба.
— Так нельзя! — Сандрик встал. Он был очень прямой и стройный. — Грузинский дом так гостя не отпускает.
Он вышел из комнаты. Послышались громкие речи и даже вскрики на грузинском.
— Сынок, блядки отменяются, — сказал Боба. — Давай выбираться. Нам отсюда не меньше часа топать, даже под горку.
В
— Нет, Сандро, обожди, не открывай, а то для Зураби ничего не останется. А что, позвонить нельзя Зураби, чтобы уже шел? — спросил Боба.
— Он дядю на вокзале встречает, — сказал Сандрик и очень ловко со смачным щелчком вытащил пробку из безразмерной бутыли.
— Они вместе с дядей сюда придут? — спросил Боба.
— С Мананой… Поезд, наверное, опоздал. — Сандро поднял стакан. — Чтоб всем вашим близким… — опять загнусил он изменившимся голосом…
— Э-э, Сандро, я не могу больше… у меня, знаешь, желудок… язва была, надо обязательно хотя бы хлеб…
— Думаю, — гнусил Сандро, — что за наших близких осушим до дна этот бокал. Чтоб каждая капля, которую мы не допьем, стала горем для них. Так выпьем за то, чтобы никогда не знать им горя!
Мы выпили.
— Манана, — сказал Сандро нормальным голосом, — Манана увидит, что Зураби не пришел, сама пойдет сюда и подруг приведет.
— Да, нет… ладно… — сказал Боба. — Какая уж там теперь Манана. Темнеет уже.
Потянуло ветерком, и запах шашлыка стал еще сильнее.
— Пойдем, сынок, надо еще Валериану позвонить, узнать насчет завтрашней репетиции. Спасибо, Сандро. Еще увидимся.
Мы встали.
— На дорогу! — Сандрик налил полные стаканы. — Есть такой обычай, — загнусил он, — в самый последний момент осушить бокал, чтобы легкой была дорога. За дорогих гостей! И за всех наших друзей! Чтоб было им хорошо, всем… кроме Зураби и дяди его, которые (далее прозвучал залп гортанных грузинских восклицаний, видимо, ругательств, но не ручаюсь, сужу только по интонации)… даже если дядин поезд опоздал, — закончил оратор по-русски.
Действительно, уже темнело. Но жара не спадала. Употребленное в неумеренных количествах цинандали выходило из всех пор. По лицу потоком тек пот. Желудок подводило. Мы оба сегодня не обедали в ожидании званого ужина.
Когда выбрались к центру, на освещенные улицы, было уже поздно. Но город гулял. И нас подхватило это гуляние. Кто-то узнал, кому-то крикнул, куда-то повели… Наконец-то вонзили зубы во что-то съестное.
Но главное… — «Поднимем эти бокалы… За ваш приезд!.. За то, чтобы всегда!.. За то, чтобы никогда!..» — и так далее.
Одни передавали нас другим, другие сдвигали столы, меняли скатерти, накрывали заново… И снова несли бутыли, бутыли…
Это еще хорошо, что мы были молоды! Это еще очень хорошо! А то было бы очень плохо. Мы ночью (!) мылись в турецкой бане! Да, она была закрыта. Но нам ее открыли! От теплых каменных лежанок и нежной мыльной пены стало легче и чуть прояснело, а потом опять накатило: «Чтобы всегда!.. Но чтобы никогда!»