Третья тетрадь
Шрифт:
– Но имя?
– С именем было труднее всего. Всякие справки, комиссии, хорошо еще, что согласие родителей не требовалось, поскольку мне двадцать один год, а то бы совсем глухо, в жизни не дали бы.
– Даже паспорт сменили? Однако! И как же вас звали?
– Катя. Екатерина.
– А фамилия? – спросил Данила, ожидая услышать что-нибудь из того же «пивного» ряда, что и Суслова: Хмелева [120] , Бочинина, а то и вовсе Кружкина.
120
Хмелева – намек на «пивоваренную» фамилию Сусловой от сусла.
– Соловьева.
– Слава богу! Но дальше, дальше.
– Но что же дальше? – растерялась Апа. – Такое громоздкое имя, никто полностью не говорит, стали звать кто Апой, кто Линой. А Полиной, как вы, никто не звал. Только один мальчик, актер из того театра, все чего-то подсмеивался и говорил, что из-за моего имени мне надо сходить в музей Достоевского. Я и пошла. А дальше вы сами все знаете.
– И в музее вы ничего не нашли?
– Нет, конечно, это он пошутил, наверное. Он вообще приколист по жизни. Над всеми прикалывается. А актер ничего, хороший.
Данила поморщился и закурил, не замечая, что дымит прямо в лицо собеседнице. Любопытнейшая историйка. Но он-то каким образом оказался в нее втянут? Тот утренний звонок-розыгрыш? Больше, кажется, нигде и ничего…
– А, может быть, вы знаете что-нибудь насчет Аполлинарии? – вдруг оживилась Апа. – Я ведь поняла, что вы меня как раз из-за этого имени и заметили.
– Да? – притворно удивился Дах и снова замолчал. – Вам показалось, ей-богу.
– У меня такое впечатление, что вы меня… ну, будто разбудили. То есть не меня, а то, другое, во мне, то, что сегодня сказало эту фразу. Мне кажется, это как-то связано друг с другом: имя и эти ощущения… И вы…
«Лучше бы уж она не рассуждала!» – неожиданно разозлился Данила. Решить прямо сейчас, открыть ей карты или лучше, наоборот, еще больше запудрить мозги, он был не в состоянии; в обоих решениях имелась масса как плюсов, так и минусов. И если бы перед ним сидела девушка образованная, девушка не от мира сего, вроде тех, что встречались ему в юности, он, не задумываясь, открылся бы ей… Но, увы, такой девчушке лучше бы и вообще ничего никогда не открывать. Ах, и почему всегда получается так, что судьба одаривает своими мистическими щедротами совсем не тех и не тогда?
Дах все-таки заказал коньяк – разумеется, только себе.
– Скажите мне, Полина, – уже откровенно, с почти чувственным наслаждением произнес он, наконец, это имя, – а где именно вы прочли то объявление?
– Это на Петроградке, больницу Эрисмана знаете? – Упомянув больницу, она тут же осеклась, но Данила сделал вид, что не обратил внимания.
– Разумеется. – Лицо его просветлело. – А где жила гадалка?
– Тоже в центре. Как бы вам объяснить? Вот цирк, а это наискосок, через речку. Я сама долго искала, потому что улица там была написана по-старинному и еще какой-то упргр Шереметев. Но никакого Шереметева там нет…
– Хорошо, хорошо, – сейчас Апа почти раздражала Даха. Все раскладывалось воистину идеально. Дом на углу Фонтанки и Симеоновской, теперь давно перестроенный, когда-то служил жильем для Прокофия Суслова, бывшего крепостного графа Шереметева. За два года до реформы граф за расторопность и хорошие мозги сделал нижегородского крестьянина управляющим своими именьями по всей России. Была снята квартира рядом с дворцом – про нее Данила знал, как знали и все те, кто так или иначе интересовался жизнью Сусловой, но он никогда не думал о конкретном месте, поскольку более точные сведения отсутствовали. А все оказалось так просто. К тому же, рядом потом появится другая инфернальница, с челкой [121] … Девочкам, хотя и поздновато, наняли гувернанток, и обе ринулись в петербургскую жизнь. Но если Полинька не успевала перебегать с лекции в Университете на публичное чтение, оттуда на литературный вечер, а оттуда еще куда-нибудь, то Наденька не вылезала из библиотек и занятий. Конечно, ей не равняться с сестрой ни дерзостью, ни женственностью, но в упорстве и страстности считаться было можно: она, в конце концов, стала первой русской женщиной-врачом и вышла замуж… ага, именно за того самого Гульдрейха Фридриха, а по-русски за Федора Федоровича, Эрисмана, швейцарского эсдека и гигиениста. Как Федоры-то вышли в судьбе обеих!
121
Инфернальница с челкой – речь идет об Анне Ахматовой, жившей рядом, в Шереметевском дворце.
Данила чувствовал себя несколько опустошенным и не знал, за что браться дальше.
– Знаете что, Полина, откровенность за откровенность: идите домой. Я три ночи толком не спал. Завтра я скажу вам об этом все, что думаю.
– И про дом? – как-то погасла девушка.
– И не про один. Правда. А что театр? – Апа только вяло махнула рукой. – И про театр.
Она покорно встала, и Дах вдруг быстро, по-зверски поцеловал пахнущий водкой уголок ее губ.
– Не оборачивайтесь! – легонько подтолкнул он девушку прямо навстречу скрипящим дверям.
Глава 19
Измайловский проспект
Апа снова оказалась одна. Странное ощущение охватило ее. Казалось, ничего перед этим не было; ни страшной пустынной улицы, ни голоса, ни встречи с Данилой. Она даже не знала, стало ей легче или нет. Сейчас ее гораздо больше занимал совсем другой вопрос – каковы его чувства к ней? После столь недвусмысленного поцелуя, казалось бы, сомневаться не приходилось, но что-то говорило Апе, что здесь не все так просто.
Навстречу ей толпами шли молодые люди с полувоенной выправкой, и Апа почти с тоской всматривалась в их молодые, пусть даже и слишком простые лица. С ними не надо было бы ломать голову… Но что, что было в его поцелуе странного? Аполлинария уже заходила в метро, когда догадалась вдруг, что странность эта заключалась все в той же двойственности, которая мучила ее с того самого момента, как они встретились в музее. Он целовал ее, Апу, – но в то же время как будто и не ее, а кого-то другого. Или ее, но ту, другую, которая проявляется в ней в его присутствии? А ведь об этом не поговоришь уже ни с кем, кроме него.
Неожиданно Апа разозлилась. Судьба дала ей шанс, а она может так бездарно упустить его из-за каких-то смутных чувств, дури и просто морока! Ведь все было так хорошо, пока не появился этот Данила. И, как знать, может быть, если она станет по-прежнему старательно работать, все исчезнет, все вернется. Она сунула руку в карман и вытащила кусок салфетки из явно дорогого кафе, на котором Наинский нацарапал телефон и даже адрес. Судя по номеру, это была Петроградская, и Апа решительно повернула с эскалатора не направо, а налево.
Выйдя на проспект, она сразу же позвонила по нацарапанному на салфетке телефону, сослалась на Наинского и в ответ услышала предложение зайти сей же час. Прежде чем найти парадную, она долго обходила с разных сторон огромный дом, населенный по стенам всевозможными растениями и животными. «Поэтому, наверное, он назвал собак сказочными, что они живут в таком доме, – подумалось ей, когда в очередной раз она наткнулась на вытаращившую глаза рысь. – Тут только зверям и жить». Сверху в редко парящем снеге летали на паутине балконных решеток пауки, снизу топорщились странные, напоминавшие глючные поганки, грибы. Апа перешла к другому флигелю, но там из-под окна метнулась сорока, жестоко нацелившаяся на крошечного зайца, а вокруг насмешливо хороводили ящерицы. Стало неприятно, да и вообще место было какое-то колдовское. А тут еще и парадную никак не найти. Наконец, кто-то объяснил Апе, что вход в нужную ей квартиру находится с другой улицы, и вскоре она оказалась в роскошном подъезде, с коврами и дорогущими люстрами.