Третья тропа
Шрифт:
Комиссар Клим задал им задачку, и она все больше завладевала мыслями ребят.
Славка Мощагин и Сергей Лагутин были на штабной поляне — переписывали в блокноты расписание занятий и график работ. А сержант Кульбеда уединился в своей лесной курилке и вытягивал последнюю сигарету.
Ни денег, ни сигарет у него больше не было. Отправляясь в лагерь, он взял с собой семьдесят рублей. Шестьдесят положил в бумажник и сунул его в шинель, а одну десятку держал поближе при себе на всякий случай. Пропажу бумажника он обнаружил, когда они со Славкой Мощагиным поставили палатку и стали развешивать одежду.
С удовольствием выкуривая оставленную на после обеда долгожданную сигарету, Кульбеда утешал себя общепринятыми рассуждениями о безусловной вредности табака и о легкости, с которой преодолевают дурную привычку. Сейчас, когда он курил, это и не казалось трудным, но знал Кульбеда: пройдет час, другой — и снова потянет к сигарете.
В лагере никто из взрослых не курил — не стрельнешь. Можно занять денег, но неудобно обращаться с такой просьбой. Прошло всего пять дней.
Что же он явился сюда без копейки?.. Не думал Кульбеда, что еще кто-то заботится о его сигаретах.
Богдан долго ждал Шурупа с деньгами. Свободное послеобеденное время кончалось. Взвинченный и грозный, он откинул полог палатки и шагнул внутрь, не заметив, как отделился от дерева Гришка Распутя и тоже пошел к палатке. Мальчишки сидели за столом и раскладывали по стопкам монеты — готовили оброк.
— Ровно три! — угодливо сказал Шуруп и придвинул к Богдану деньги.
Он подставил карман, чтобы смахнуть в него монеты, но Гришка взял его за плечо и отстранил от стола.
— Чего шляешься по чужим палаткам? — он посмотрел на деньги. — Грабишь?
Неожиданное заступничество не обрадовало мальчишек. Им хотелось любой ценой и поскорей отделаться от Богдана. Верили они, что, взяв три рубля, он отстанет от них, и наперебой стали уверять Гришку, что никакого грабежа нет.
— Мы сами!
— Добровольно!
— Мы ему давно должны!
Богдан снова шагнул к столу, сгреб мелочь в карман и вышел. Поведение мальчишек его не удивило. Удивляло другое — собственное отношение к Гришке Распуте. И нагрубил тот, и чуть из палатки не вытолкал, а Богдан стерпел — ни ругаться, ни злиться не захотелось. Если бы то же самое позволил себе кто-нибудь другой, была бы драка. В чем тут загвоздка, он так и не определил.
Час отдыха кончался. Третий взвод вышел на строевую подготовку. Дело это, безусловно, нужное, хотя и не слишком увлекательное. Но сержант Кульбеда, отведя душу послеобеденной сигаретой, был в ударе. От каждой его команды веселой упругостью наливалось тело. Шагалось и поворачивалось легко, без усилий и раздумий, словно в самой команде заключался приказ, который охотно выполняли ноги без участия головы.
Не боялся Кульбеда и посторонних, вроде бы, реплик.
— Гриша! Короче шаг!.. Ты и бывалых солдат в пот вгонишь!
Это было и замечание и в то же время косвенная похвала.
— Иннокентий! Выше голову! Выше!.. Привыкай! Чтоб в дом войти не с поникшей головой!
И здесь Кульбеда добивался своего — приучал Забудкина к мысли, что надо вернуться домой.
— Нету у меня никого! Нету! — с запозданием пропищал Забудкин.
— Левой… левой! — отбил ногу Кульбеда и продолжал в такт: — Быть… того… не может… Раз-два-три!.. Левой!.. Левой!
Попробовал Кульбеда и песню.
— А ну, кто голосистый?.. Заводи песню! — крикнул он. — Под нее и вернемся на Третью Тропу!
— Разрешите за магнитофоном сбегать? — пошутил Богдан.
— У тебя записи не те! — ответил Кульбеда.
— А какие надо?
— Такие, чтоб не шлось, а летелось!
И вдруг откуда-то из середины взводной колонны вырвался разбойничий свист и кто-то залихватски прогорланил:
— «Соловей, соловей — пташечка.»
— Отставить! — прервал песню Кульбеда. — Хоть и пташечка, да не нашечка! — И он сам вывел приятным, с хрипотцой, задушевным голосом; нарочно начав песню с известного всем припева: — «А для тебя, родная..»
— «…есть почта полевая!» — дружно грянул взвод.
С этой песней мальчишки и вернулись с плаца к своим палаткам.
Богдан пересыпал деньги в карман Фимке.
— На все купите.
— Сигареты мальчишкам тоже не продают, — вспомнил Димка.
— Хороши изобретатели! — Богдан укоризненно покачал головой. — Все учить их надо!.. А дяди на что? Родненькие дядечки!.. Дайте любому — он и купит!
Тайком, пригнувшись, мальчишки по кустам отбежали от просеки. Богдан провожал их до границы — предвидел, что там произойдет заминка. Наткнувшись на бечевку с желтыми флажками, Фимка с Димкой остановились. Они и сами не понимали, что их остановило. Эту условную границу никто не охранял. Флажки и бечевка были простым напоминанием, просьбой не переходить за линию.
Богдану тоже потребовались усилия, чтобы преодолеть в себе непонятную скованность, появившуюся при виде наивных детских флажков. И не о наказании за нарушение границы вспомнили в эту минуту трое мальчишек. Что-то более важное взволновало их.
— Быстрей! — сказал Богдан и, приподняв рукой бечевку, переступил границу. — Бегите, чтобы к ужину успеть!
Фимка с Димкой не под бечевкой, а под его рукой проскользнули на ту сторону.
Никого еще Богдан не ждал с таким нетерпением. Минуты сначала тянулись бесконечно, а потом время побежало, и чем меньше его оставалось до ужина, тем оно все более ускоряло бег. Отсутствие Фимки и Димки на ужине не могло остаться незамеченным. Скандала не миновать, и все будет испорчено.
Но мальчишки не опоздали. Богдан увидел, как они выскочили из кустов на просеку, и помрачнел. В руках у них не было никакого пакета, и карманы ничуть не оттопыривались.
— Ну? — грозно спросил он.
— Порядок! — успокоил его Фимка. — Купили разных — даже дорогих. Пусть побалуется.
— А где они?
— В кустах!.. В столовую ведь не понесешь!
После ужина назначенные в ночной дозор дежурные разожгли на Третьей Тропе традиционный костер. Богдан и Фимка с Димкой нырнули в кусты. Их таинственное и какое-то вороватое исчезновение насторожило Сергея Лагутина. Он пошел за ними и застал их в тот самый момент, когда Фимка с Димкой, раздвинув хворост, показывали Богдану свою покупку — разноцветные пачки сигарет, аккуратно уложенные в ямку под деревом.