Тревожная служба
Шрифт:
– Налетай с котелками! - приглашает старшина комендатуры.
А у нас ни котелков, ни ложек - выбросили вместе с ранцами. Одному ранец мешал стрелять, другому переползать по-пластунски, третьего демаскировал. Время не ждет - не одних нас кормить надо. Наломали бойцы еловых лап, вывалили на них макароны. Ели руками. Мы получили наглядный урок: тяжел ранец, неудобен, а необходим - все там есть для трудной солдатской жизни!
Получаю приказ - обороняться на шоссе. Роту поддерживает артиллерийская батарея старшего лейтенанта Попова (23-я армия). Мы еще не успели как следует закрепиться,
Ожесточенный бой разгорелся восточнее поселка Роккала. Казалось, еще одно усилие - и враг достигнет цели. Я поднял роту в контратаку, которую тотчас поддержали моряки, занимавшие позиции правее нас. Фашисты беспорядочно отступили.
В этом бою пали смертью храбрых красноармейцы И. В. Михайлов, X. С. Хайбулин и многие другие. Сержант П. Ф. Ятченко, красноармейцы И. Т. Курышев и С. И. Гудков получили тяжелые ранения. Досталось и мне. Во время контратаки, находясь в цепи, я почувствовал толчок в грудь. По инерции пробежал еще несколько шагов и упал.
"Отвоевался!" - успел подумать я и словно провалился в черную пропасть.
Очнувшись, увидел склонившуюся надо мною девушку-военфельдшера (это она, как я вскоре узнал, вынесла меня с поля боя). У нас девушек не было, значит, она из армейской части. Спрашиваю ее:
– Что со мной? Где я нахожусь?
– Не надо разговаривать, товарищ лейтенант. - Девушка положила мне на лоб холодный компресс взамен согревшегося. По всему было видно, она очень устала: лицо осунулось, под глазами залегли густые тени. - Вы ранены в грудь. Все будет хорошо. Только не надо разговаривать. А находитесь вы в медсанбате одной из частей двадцать третьей армии.
Девушка поправила пышные пропыленные волосы и через силу улыбнулась.
– Вот-вот подъедет повозка, и мы отправим вас в Койвисто: там формируется эшелон на Ленинград. Все будет хорошо...
Перед отправлением эшелона навестить раненых пришел исполнявший обязанности военкома отряда старший политрук Лебедев. Присел и около меня, спросил с участием:
– Больно, Андрей Петрович?
– Не так больно, как обидно, - ответил я. - Без меня война кончится.
– Хватит и на вас. - Лебедев нервно побарабанил пальцами по полке вагона, вздохнул и уточнил: - С избытком, думаю, хватит!
– Немец техникой давит. Превосходит он нас и в танках, и в авиации, и в автоматическом оружии.
– Да, это так, - согласился старший политрук. - Но никогда не превзойти ему нас в моральном духе. А танков, самолетов и автоматов мы наделаем.
Лебедев рассказал, что остатки моей роты принял отважный балтиец майор Александр Александрович Углов, с которым за последние две недели меня не раз сводила судьба.
– Что передать подчиненным? - спросил Лебедев.
В те дни все мы - бойцы и командиры разных степеней - только еще учились воевать. Война была строгим экзаменатором. Сдал - жив. Не сдал погиб. Третьего не дано.
Мучительные боли, суматоха, которая царила перед отправкой эшелона, тяжело отразились на мне, и я не нашел подходящих теплых слов для тех, кто оставался в строю, а сказал:
– Пусть лучше воюют!
И только после подумал, что, наверное, обидел своих бесстрашных бойцов.
В дик боев на Карельском перешейке воины-пограничники показали чудеса храбрости. Но лишь единицы из них, да и то уже значительно позже, были отмечены орденами и медалями. Видимо, виной тому была сложная обстановка, менявшаяся по нескольку раз в день, отсутствие надежной связи с вышестоящими начальниками и штабами. Мы с младшим политруком А. Д. Семушиным представляли к наградам особо отличившихся, но реляции где-то затерялись. Уезжая в госпиталь, я чувствовал вину перед подчиненными, которые сделали больше, чем могли.
Эшелон двигался ночью. Станция Терийоки и другие населенные пункты уже обстреливались артиллерией врага, неподалеку от железнодорожного пути шли бои, горели дома. Порой это было так близко, что всполохи озаряли окна вагона. И все же мы благополучно добрались до Ленинграда.
Тревожная картина предстала перед нами в Инженерном замке, где размещался эвакогоспиталь. Тревожная и печальная. Стоны, кровь, сбившиеся с ног врачи, сестры и санитары, а главное, беспрерывные вереницы машин у подъезда. Все везут и везут раненых, хотя госпиталь и без того переполнен.
Признаться, в мирное время, да еще по молодости, мы как-то не очень ценили врачей, медсестер. И лишь угодив на госпитальную койку, увидели их нелегкий труд во всем величии. А трудились медики в ту пору без сна и отдыха, неустанно борясь за жизнь каждого бойца.
Ленинград стал фронтовым городом. По ночам то в одном, то в другом месте возникали пожары. Горели Бадаевские склады с запасами продовольствия, горели жилые дома. 8 сентября вечером фашистские самолеты сбросили на город шесть тысяч зажигательных бомб. Из окон госпиталя мы видели огромные клубы черного дыма, застилавшие горизонт. Нестерпимо пахло гарью.
Группы самозащиты, несмотря на усталость после трудового дня, смело вступали в схватку с огненной стихией. На борьбу с врагом в те дни поднялся весь Ленинград. Женщины заменили у станков ушедших на фронт мужей и братьев. После работы они приходили к нам в госпиталь, оказывали помощь раненым, отдавали свою кровь, добровольно становясь донорами.
В середине сентября стали доноситься глухие отзвуки артиллерийской канонады. Фронт вплотную приблизился к городу Ленина. Впереди предстояли тяжелые, неимоверные испытания. Населению сократили норму выдачи хлеба.
За месяц, прошедший после ранения, дела мои улучшились. Рана затянулась, пришло время возвращаться в свой отряд. Трудно описать радость при встрече с боевыми друзьями. Штаб 103-го погранотряда находился в Ленинграде, многие подразделения сражались на переднем крае. Где-то билась и моя рота.
И вот я стою перед П. М. Никитюком (он стал полковником). На усталом его лице вижу новые морщинки, заметно прибавилось седины.
– Значит, вернулись в строй? - Он одобрительно разглядывает меня. Хорошо! И главное, вовремя. Вовсю идет пополнение отряда личным составом и боевой техникой. Командиры, да еще с боевым опытом, нужны до зарезу.