Тревожное лето
Шрифт:
— Надо послать разведку, — сказал снизу Гусляров, — если увидят шхуны, то пусть вон там слева, с подветренной стороны скалы, зажгут дымокур.
Правая сторона Подковы просматривалась плохо, мешали скалы — за ними-то и могли скрываться суда. Лялин одобрил предложение. Спустились на землю. Собрали на скорую руку совет. В разведку вызвались идти трое охотников. Гусляров не сомневался, что шхуны стоят именно там.
Семижен переживал больше всех: а ну как на базу придется вертаться? Все добро пропало. На распыл пустят.
Часа через полтора из-под скалы пополз низом, потом круто вверх сивый дымок. Все обрадовались.
— Ну слава богу, — перекрестился Семижен.
Лялин уже успел глотнуть сивухи, оттого стал еще более озлобленным, погрозил кому-то кулаком:
— Я ишшо приду сюда, так вас перетак. Ишшо поглядим, кто кого, христопродавцы!
Шхуны стояли в кабельтове от берега. Как условились, Лялин сделал два выстрела из нагана. В ответ послышались четыре, и тут же с одной из шхун спустили шлюпку. Когда она подошла ближе, Гусляров сказал весело:
— А вот и мой хороший знакомый.
На носу шлюпки сидел Кержаков, он приветственно помахал рукой, и как только шлюпка ткнулась в камни, выпрыгнул и стал осматриваться.
Лялин и Гусляров подошли к нему.
— Все нормально? — спросил Гусляров.
— Да как будто бы, — ответил Кержаков, а в глазах его оставалась настороженность. — Где люди?
— Тут все, в березнячке сидят, — ответил Лялин.
— Сколько человек?
— Семьдесят один. Четверо сбежали по дороге.
— Хрен с ними, сбежали так сбежали. — С языка чуть не сорвалось: «Найдем». — В шлюпку по восемь рыл. Больше не возьмет. — Он снял кепку и посигналил. На палубе шхуны засуетились, и тут же на воду была спущена вторая шлюпка. — Итого по шестнадцать в одну сторону. В общем, шесть-семь раз придется возвращаться. Всем облегчиться до предела. Ну что, начнем? Скоро совсем стемнеет.
— Кто это? — спросил Лялин, глазами указывая на Кержакова.
— Кто? А, этот... Я ж говорю, наш человек. Больше ничего сказать не могу.
— А, ну понятно... — Лялин отошел.
Гусляров курил, выплевывал горькие табачинки, щурился. Он был удивительно спокоен и уверен в себе. На берегу собиралась толпа. Лялин постучал себя в грудь, пожаловался:
— Чего-то муторно тут.
— Первые шестнадцать садись в шлюпки! — подал команду Гусляров. — Без толкотни. Так-так...
В последнюю шлюпку впрыгнули Лялин, Гусляров и Кержаков.
Всю ночь «Сирена» и «Тайфун» шли, работая то моторами, то парусами.
К утру поднялась сильная зыбь, и вся банда легла вповалку в трюмах. Изредка у кого-то еще хватало сил выползти на палубу, чтобы, перевесившись через леера, вывернуть себя наизнанку и снова уползти в трюм.
Владивосток. Сентябрь 1927 г.
В пять пятнадцать шхуны вошли в бухту Золотой Рог. Из трюма первым вывели буквально под руки Лялина. Он никак не мог понять, что же произошло.
— Этот, что ли, Лялин? — спросил Хомутов.
— Он, — сказал Кержаков. — Ноги вон не держат. А какой был геройский мужик...
Из трюмов вытаскивали бандитов, обезоруживали и строили на берегу в затылок один другому. Некоторые, сообразив, что попали в ловушку, хватались за оружие, бросались врукопашную, кричали. В трюме «Тайфуна» глухо бухнули выстрелы. Трое бандитов оказали яростное сопротивление. Они забились в дальний угол, забаррикадировались чем попало и громко выкрикивали бранные слова.
На автомобиле подъехал Губанов.
— Не хотят вылезать?
— Вылезут, — усмехнулся Хомутов. — Нам некуда торопиться. Мы подождем.
Губанов подошел к разоруженным бандитам, вокруг которых плотной стеной стояли красноармейцы, поискал глазами Лялина. Тот, увидев его, стиснул зубы так, что кожа на скулах побелела, и тут же отвел налитые ненавистью глаза.
Губанов постоял заложив руки за спину, хмыкнул и вернулся к Хомутову.
Просыпался город, зазвенел первый трамвай.
Черемшаны. Октябрь 1927 г.
Уже наступили холода. Осыпался лист, тайга почернела, утратила свою красоту. В волости стало спокойно, никаких тебе банд или еще чего такого. Шершавов, Телегин и Кешка приехали в Мухачино. Остановились у Голякова.
— Ну как Теткин? — был первый вопрос.
— Ничего Теткин. Силов набирается. Тут где-тось с Варькой крутился. Крепкий парень, другой бы на его месте сразу бы окочурился.
Теткин нашелся, он готовил баню. Обнялись.
— Н-ну как вы т-там? — спросил Ленька, обращаясь сразу ко всем.
Телегин развел руками:
— Без тебя, брат, дело не идет, Барсук говорит, везите его быстрее. Они чего-то там затевают.
Перед ужином сходили в баньку, что стояла на краю огорода. Парились все до изнеможения и особенно Шершавов. Хлестались дубовыми вениками от души. И все же Телегин всех выжил с верхней полки. Шершавов и Ленька тяжело дышали внизу.
В предбаннике, надевая чистое, пахнущее ветром белье, Шершавов увидел на груди у Леньки большую пятиконечную звезду, вырезанную бандитской рукой. Рана затянулась нежной, розовой кожицей. Поймав взгляд Шершавова, Ленька отвернулся, стесняясь невесть чего, а тот трудно втянул в себя вдруг ставший густым воздух и опустил глаза.
На другой день все четверо отправлялись в Черемшаны, Все разместились на телеге, и только Тарас шел сбоку, потряхивая вожжами:
— Н-но, милай... н-но...
Варька стояла у ворот и махала рукой.
— Влюбился небось? — толкнул Шершавов Леньку.
Тот закраснелся:
— Да ну вас, Егор И-иваныч. Скажете тоже.
Бричка пошла под уклон, и Тарас Телегин запрыгнул в нее на ходу.
Свернули на центральную улицу, что вела к сельсовету, и Шершавов с досады аж сплюнул.