Тревожное лето
Шрифт:
По дороге к ним присоединился Сокорь, недавно прибившийся кулак из Васильковки.
— Не пускай.
— Попробуй удержи.
Губанов затоптал цигарку.
— Мне пора возвращаться. Не наделайте глупостей. Ждите проводника из Центра. Пока.
Лялин подал ему руку.
— Дал бы провожатого, да...
— Ладно, обойдусь.
У коновязи все трое о чем-то принялись спорить, Губанов вспомнил, что сегодня Теткин должен прийти к тайнику, и ему стало беспокойно.
Дорога на Мухачино. Август 1927 г.
Трое на конях возникли внезапно, как из-под земли. Коренастый в кубанке, поигрывая плетью, спросил:
— Ты чей будешь?
Сокорь растянул рот в радостной улыбке, пихнул Трухина в бок локтем, подмигнул Леньке:
— А я знаю, чей он. Ей-богу знаю. Я его видал в Мухачино, все вынюхивал чего-то там. Чакист он, братцы. Ей-богу чакист. И Гошка говорил, чакист он.
— Ты что, действительно чекист, или он врет? — спросил дружелюбно Трухин, перепоясанный пулеметными лентами. — Ты не бойся, говори.
Ленька понял, что перед ним бандиты и вряд ли он сможет выкрутиться. Он не успел дойти до тайника. Если бы они узнали о тайнике...
— А вам какое д-дело? — дерзко сказал он. Чуя жеребцов, внизу, в лощине у копешки, подала голос Хроська. И тут же тот, кто был в кубанке, ожег Леньку плеткой. Его принялись стегать, приговаривая:
— А... чакист... Попался...
Губанов перевел коня на аллюр, — торопился затемно побывать в монастыре: надо было повидаться с Вандой, потом отправиться в Терновый к приходу «Чилима». А еще он надеялся побывать в Черемшанах, чтоб встретиться с Шершавовым.
Ванда металась по келье. Увидев Губанова, бросилась к нему:
— Там мальчишку из Черемшан пытают... Совсем ребенок еще. Они убьют его... Это Айбоженко.
— Где? — спросил Губанов, чувствуя, как ослабели и стали чужими ноги.
— Это как на заимку Хамчука, так вправо, за болотцем. Они же звери...
Губанов не стал выяснять, как там оказалась Ванда. Он круто повернулся и побежал к потайному выходу.
— Ладно, бес с ним, — сплюнул Айбоженко, — он уже изошел юшкой. — Пнул Теткина и попросил махорки на закрутку у Сокоря. Тот с неохотой подал тугой расшитый стеклярусом кисет. Трухин мочился на Теткина и приговаривал:
— Шшенок сопливый... По-хорошему ить предупреждал, ну, теперя вот тебе.
Айбоженко поморщился, глядя на Трухина:
— И чего ты такой? Все б с вывертом, чтоб не как у людей. Еще б и нагадил.
Трухин заржал:
— А чо? Энто мы могем!
— Ладно тебе, — остановил его Сокорь. Он внимательно посмотрел на неподвижное тело Теткина. Глаза того были полуоткрыты и неподвижны. По веку деловито бежал муравей.
— Он, кажись, помер уже.
— Сам ты помер. — Сокорь нагнулся, посидел на корточках. — Живой, чего ему исделается? Чакисты все такие. Им пока голову не отсекешь, будут шевелиться. — Поднялся, скривился. — Чтой-то мутит меня.
— Это от крови, — сказал Трухин. — Это всегда так попервах. А может, жалко?
— Никого не жалко. Они мого братана кокнули.
Гаврилу Сокоря чекисты застрелили во время облавы в Гнилом углу во Владивостоке, и Иннокентий не мог простить Советской власти смерти брата, возглавлявшего банду налетчиков.
Теткин застонал. Трухин кивнул на него:
— Может, скажет, зачем он тут?
— Держи карман шире. Они, жилы вытяни, будут молчать. Хватит, намаялись. Надо кончать. Главное нам известно, Чакист, и все тут. А хочешь, неси его на своем горбу.
— Нема дураков, — не согласился Трухин.
Сокорь стянул с Теткина брюки быстро и умело, оставив на нем давно нестиранные кальсоны на одной большой пуговице. Втроем они подняли Теткина, прислонили его к дереву и крепко обмотали тонкой пеньковой веревкой.
— Ну, теперь все. — Айбоженко утерся ладошкой. — Пусть тут его муравьи едят. Тут ему жаба цици даст.
Не успели они напиться из мочажины, как с тропы послышался быстрый перестук копыт. Айбоженко сбросил движением плеча карабин. Сокорь шмыгнул носом, выругался, увидев Губанова.
— И чего ему тута надо?
— Их благородие... — Сокорь сцепил зубы. — Вдарить его, что ли?
— Не дури. Он те вдарит, век будешь заглядывать, — сказал Айбоженко.
Губанов резко осадил коня возле них. Крикнул, тараща глаза:
— Где пленный?
Таким его еще никто не видал, и Айбоженко даже попятился:
— Вы не очень-то...
— Куда пленного дел, с-сука! — Губанов замахнулся плеткой. — Гад, куда дел?
Трухин первым догадался, что добром наскок этот не кончится, и потому поспешил разрядить обстановку.
— Да туточки он, вашбродь. Мы его мало-мало того... — он пошевелил пальцами, — пошшекотали.
— Жив?
— А чего ему исделается? Чекисты, они живучие как кошки, — вмешался Сокорь. — Вон за тем ровчачком. Мы его к дубку привязали.
Айбоженко прыгал пальцами по пуговицам, как будто играл ими, и не спускал глаз с Губанова.
Андрей тяжело дышал, он боялся не застать Леньку в живых. Огрел коня плеткой, и тот мигом вынес его на поляну и Андрей увидел Теткина. В первое мгновение не понял, что серая человекоподобная фигура, повисшая на веревках, это и есть Ленька Теткин. Он спрыгнул с коня и попал в муравейник. Поняв, в чем дело, перерезал веревку, стер с окровавленного, обезображенного тела Леньки серую массу. Платок моментально намок от крови. Еще не зная, жив он или нет, Губанов перекинул бесчувственное тело товарища на коня, вскочил в седло...
...Когда Губанов свернул к Мухачино, а не хамчуковскому хутору, все трое переглянулись. Трухин рукоятью плетки сдвинул на затылок картуз:
— Энто куда ж он?
— Поди спроси, — отозвался Сокорь, отдирая от губы недогоревший окурок. Жеребец под Айбоженко чего-то загарцевал, и он кивнул Сокорю:
— А ну, давай за ним. А мы по-тихому следом.
Сокорь крутнулся на месте и тут же исчез за густым ельником. Айбоженко и Трухин немного постояли и, когда топот затих, не спеша выбрались на тропу и свернули влево. Не успели пройти и полверсты, как послышались глухие хлопки выстрелов. Айбоженко сбросил карабин, приподнялся в стременах. То же самое проделал и Трухин.