Тревожное лето
Шрифт:
— Не надо так горячиться, — сказал Бордухаров, — Вершинину и Синегубову тоже влетело. Цензор будет снят со службы. А твоим следовало бы, прежде чем отдавать что-то в набор, смотреть, кому это на пользу: нам или нашему противнику. Кстати, сам-то читал перед тем, как твои балбесы принялись набирать?
Возжинский вздохнул:
— Не помню. Разве все упомнишь? Обычно то, что получаем от телеграфных агентств, идет сразу к наборщику.
— Между прочим, здесь твоя закорючка.
— Да? — искренне удивился Возжинский.
— Вот, пожалуйста, — Бордухаров взял листок бумаги.
И правда, под текстом стоял знак, который означал, что материал просмотрен редактором.
— Надеюсь, — натянуто усмехаясь, произнес Возжинский, — ты не считаешь меня большевистским шпионом? — Он немного струсил.
Помолчали. Бордухаров нервно барабанил пальцами по столу.
— Не шпион, так дурак. — И быстро, в упор, поглядел на него: — А знаешь, что говорят? Поскольку я твой приятель, — продолжал он, — то посчитали, что редактор знал, что делал. Понял?
Возжинский опять вздохнул, и вздох этот звучал как раскаяние:
— Прости, Вадим Сергеич.
— Вот так. Дружба дружбой, а... Я тут кое-кого из твоих борзописцев уже потряс немного. Все не то. Меня сейчас больше интересует, как попало это в телеграфное агентство американцев.
— Ну, Вадим Сергеич, это твой хлеб. Авось найдешь.
— Найду, — пообещал Бордухаров.
В ш т а б Н Р А
И з В л а д и в о с т о к а
П е р е д а е т У л а н
Планом военных действий предусмотрены наступления 3-х основных групп войск. 1-я — молчановская группа — наступает по железной дороге, имея цель выйти к Бикину. 2-я — корпус Бородина — пойдет по правую сторону железной дороги, нанося удары по партизанским базам в районе Анучино. 3-я группа — войска под командованием ген. Смолина — движется слева от железной дороги в район Ханкайской долины, чтобы подавить возможность партизан выступить в помощь НРА. Конечная цель всех 3-х групп — объединиться в районе Шмаковки и взять Бикин как плацдарм для дальнейшего наступления.
Кони потянулись к воде. Уборевич опустил поводья, сдвинул кожаную фуражку, открыл незагорелый, без единой морщины лоб. Студеный ручей выбегал из густых зарослей лозняка, ударялся в невысокий обрыв, как в стену, и, круто повернув и уже потеряв стремительную силу, легко перебегал каменистый перекат-бормотун. Вода была до того прозрачной и свежей, что Уборевич не сдержался, соскочил с коня и зачерпнул пригоршню. Напившись, ополоснул лицо.
Солнце припекало, как в разгар лета, день стоял безветренный, но зелень уже усохла, горячими островками пламенел клен, и только кедр да сосна выделялись своей стойкой зеленью.
Несколько верховых из охраны главкома топтались на взгорке. Уборевич весело приказал:
— Напоить коней, умыться, подтянуть ремни!
Дальше двигались живее. Показалась околица деревни Шмаковки, в которой расположился штаб кавполка. У колодца с журавлем плескались бойцы, возле плетней молодые конники уже заговаривали зубы девчатам в платочках, повязанных по самые брови.
Штаб определили по коновязи. Прибежал взмокший комполка, на ходу расправляя под ремнем складки гимнастерки.
— Так что, товарищ главком, полк готовится к боевым действиям, приводим себя в порядок! — У него были чуть раскосые хитрющие глаза.
— Вольно, Гаврюшин. Время обеда, а вы, по всему видать, не кормили людей.
Мимо на рысях пронеслась полевая кухня, разбрасывая в стороны синий дым из трубы. Кашевар плотно сидел на котле и растягивал меха гармони.
— Вот она, язви ее! — обрадовался комполка. — Я уж думал, беляки перехватили.
По одному подходили командиры — молодые, загорелые, перепоясанные крест-накрест ремнями. С каждым, из них Уборевич здоровался за руку. Его откровенно и с почтением рассматривали, еще не веря, что к ним прибыл сам главком. Угостив всех папиросами, он спросил:
— Есть у вас необстрелянные?
— Все, товарищ главком, под Волочаевкой нюхнули пороху, — ответил коренастый совсем юный командир. — И еще б не прочь.
— Сколько вам?
— Уже двадцать.
Все заулыбались. Гаврюшин сказал:
— Это комвзвода Федоров. Сил нет, как рвется в бой.
Уборевич улыбнулся, подмигнул закрасневшемуся Федорову:
— Возраст, конечно, серьезный. В самый раз подвиги совершать. А что до боев, то недолго ждать.
— Это правда, что вы из офицеров?
— Правда... — сказал главком. — Поручик. Командовал гаубичной батареей. А у вас много бывших офицеров?
— Много. В первом батальоне, кроме Федорова, все. Я вот капитан.
— А я подпоручик.
— Служил прапорщиком. Воевал с немцами.
— Я имел звание поручика.
— А главное, все мы трудового сословия, товарищ главком.
— Отличные ребята, — похвалил Гаврюшин. — Под Волочаевкой хорошо стояли.
— Учиться вам надо, товарищи. Вот кончим воевать, пойдете в военную академию. Нам ой как нужны будут грамотные командиры!
— Спасск прежде надо взять.
— С таким народом да не взять Спасск?! Быть такого не может, — с убеждением сказал Уборевич. — А теперь, Гаврюшин, ведите в свой штаб.
Вдоль улицы, мимо плетней, в тени которых копошились куры, мимо хат, покрытых соломой, боец с винтовкой наперевес конвоировал пленного офицера в изорванном и запачканном кровью мундире с одним погоном. Кое-как забинтованная рука висела в петле из поясного ремня.
— Полковника взяли, — сказал Гаврюшин. — Того самого. Ловцевича. Что с ним делать, товарищ главком?
— Как взяли?
— Только начали в тылу у нас шебуршать — мы их и накрыли. Все офицеры. С полсотни было. Бились до последнего, стервецы, в плен не сдавались. А этот... Федоров оглушил его...
— Допрашивали? — спросил Смирнов.
— А то как же!
— И что?
— Не желает признаваться. Я, мол, присягу давал. Кому присягал, тому, мол, и отвечать буду, а вы для меня пустой звук, говорит.
— Кто ж его разбил да в плен взял?
— Вот и я ему то же самое. Мол, пустой звук или не пустой, но ты передо мной, а не я перед тобой. А это, говорит он, дело случая.