Тревожные облака
Шрифт:
– Пошли, что ли, – обратился Скачко к Фокину, будто именно он и задерживал их здесь.
– Я людына колхозная, как все, так и я! – с готовностью ответил Фокин.
– Хоть Лемешко подождем, не торопи! – бросил Дугин резко. – По крайней мере не будем спешить, пусть эти гады в комендатуре подождут нас.
Вглядываясь в развалины, в хаос кирпичных и бетонных завалов, в искореженные стальные балки и арматуру, они мысленно восстанавливали былое: вон там сверкал огнями кинотеатр, рядом были лучшая кондитерская города, кафе-мороженое, спортивный магазин, почта, райком комсомола…
Дугин остро ощутил, что этой весной он впервые в жизни потерял полные тайного волнения апрельские дни, когда в парках лопались почки и первые зеленые огоньки вспыхивали в сплетениях ветвей.
Взгляд Соколовского не отрывался от развалин кинотеатра. Он видел у кассы себя и маленькую Леночку, которую он поднимал, чтобы она сама могла взять билеты. Именно здесь, на этом месте, Леночка забыла такое мудреное для первоклассника слово, как «плюс», и, сердито хмуря бровки, сказала ему, что ей сегодня поставили «пять с хорошим», и была счастлива, что отец понял ее, как будто так и надо было всегда говорить: «пять с хорошим».
Зажмурив глаза, подставив лицо солнцу, Скачко думал о Саше. Он изо всех сил старался думать о родителях, о сестренке, заброшенной бог весть куда, но солнце так усердно обливало его нежным, участливым теплом, что было трудно не думать о Саше Знойко, о прикосновении ее рук.
А Фокин задиристо, все еще оберегая свое чувство отдельности, приглядывался к новым товарищам, с которыми его свел случай, и приходил к заключению, что парни эти серьезные, толковые и, в общем, стоит, не теряя осторожности, держаться их.
Наконец Соколовский щелчком отшвырнул недокуренную сигарету, и все четверо поднялись с поваленного столба. Идти надо было вверх по крутой улице. Лагерь давал себя чувствовать: дорогу они осиливали с трудом – не хватало дыхания. Соколовский с тревогой подумал о том, каково-то будет, если им действительно придется играть.
В верху улицы открылись теплые, сиреневые дали левобережья. Там лежала тихая, недвижная земля, на глаз совсем мирная, сонная даже, виднелись редкие строения и далекая белокаменная церквушка.
Фокин как зачарованный смотрел на вольный простор. Огромная даль, и за ней новая даль, и леса, и перелески, деревни в густой зелени, города, города и надежда…
– Лемешко ушел, – объявил он, и раздражавшая Соколовского улыбка искривила его лицо. – Просил меня помолчать денек, не говорить, но вам сказать можно. Туда ушел… – Он показал рукой за реку. – И я, может, уйду, я парень рисковый, я тебе, Соколовский, ничего не обещаю. Так и договоримся.
10
Цобель оживился, едва они появились в комендатуре. Трудно было понять настоящую причину его волнения. Быть может, он связывал с будущим матчем личные честолюбивые планы или попросту любил футбол и радовался случаю хоть немного скрасить свое нудное существование. «Тупица!» – раздраженно подумал Соколовский, оглядывая его тучную суетную фигуру.
– О-о! Все приходиль… Это есть маленький geschenk [20] для герр Цобель.
20
Подарок (нем.)
Его большая голова в ржавом пуху, сквозь который проглядывала бледная кожа, живо поворачивалась на короткой шее. Он знает, как ладить с русскими: немного доверия и душевности – так вернее.
Точно забавляясь, он пересчитывал парней.
– Eins! Zwei! Drei! Vier! [21] Лемечко?…
Он выжидательно уставился на них круглыми кроличьими глазами.
– Ждали, вот не пришел, – Соколовский пожал плечами.
– Лемечко! Лемечко! – театрально сокрушался Цобель.
21
Один! Два! Три! Четыре!., (нем.)
– Может, придет. Трамваи не ходят, автобусов не видать, и опоздать нетрудно, – заметил Фокин не без злорадства.
– О-о! – охотно подхватил Цобель. – Это есть святой божий правда, Лемечко придет. Он, как сказать, маленько убегал, заблуждался……
Цобель выглянул в полуоткрытую дверь и отдал какое-то приказание.
Через минуту Лемешко стоял посреди комнаты, босой, с разбитым в кровь лицом. Ростом он вровень с Соколовским, но тяжелее, внушительнее, смуглый увалень с руками грузчика, с грудью, заросшей густым черным волосом, проглядывавшим сквозь рваную рубаху. Лагерные коты он бросил по дороге, чтобы они не выдали его, и пытался бежать босиком.
– Бачылы дурня? – проговорил он тихо. Опухшие от побоев губы с трудом раздвинулись в виноватой улыбке. – А не бачылы – глядите!…
Цобель хлопотал вокрул Лемешко, грубовато и прощающе подталкивая его к товарищам.
– Лемечко надо Wasser [22] мыть, ein Bad nehmen, massieren [23] … Ему надо Mutterh"ande [24] … Это… матерный рука? Да? Лемечко не будет уже немножко бегать… Лемечко надо стрелять, ein Blutige Bad [25] , но он есть один раз прощен. Это мой, герр Цобель, просьба, герр комендант.
22
Воды! (нем.)
23
Принять ванну, сделать массаж (нем.)
24
Материнские руки (нем.)
25
Кровавая баня (нем.)
Парни молчали. Неугомонный Цобель уже впустил в кабинет двух незнакомых парней – коренастого, подстриженного по-бурсацки голо, и второго, с пепельно-серой шевелюрой и страдальческим выражением молодого интеллигентного лица. Оказалось, они тоже спортсмены, футболисты, – Савчук и Хомусько. Хомусько – седой, с настороженным прищуром глаз, как будто ему постоянно мешает свет.
Цобель объяснил: времени осталось немного, нужно быстрее собирать команду, нужны и запасные, хотя немецкие футболисты самые корректные в мире, но игра есть игра: Leidenschaft… Aufwallung [26] , и запасные могут пригодиться. Он, Цобель, нашел этих двух парней, еще кого-то обнаружили в лагере у Зоммерфельда, так что если не лениться, а приналечь по-солдатски, mit Glaube and Eifer [27] – все будет хорошо… Завтра им выдадут продукты, а сейчас они втроем поедут в лагерь к оберштурмбанфюреру Зоммерфельду – герр Цобель, герр Соколовский и этот вот, герр Савчук.
26
Страсть… Порыв (нем.)
27
С верой и усердием (нем.)