Тревожные облака
Шрифт:
Жизнь шла своим чередом: порывы ветра сбивали цвет, лепестки чутко ложились на землю, будто выбирая место, воздух тяжелел от гудения пчел. Парни остановились. Оба подумали о лагере, о ржавой колючей проволоке, о товарищах, посмотрели друг на друга и двинулись к дому.
Семья инженера жила в мезонине, где Рязанцев мог стоять выпрямившись только на середине комнаты. Дощатая, оклеенная обоями перегородка делила помещение на небольшую переднюю и жилую комнату.
Вся семья была в сборе: Рязанцев, его жена и двое сыновей-подростков десяти-двенадцати лет, плоскощеких, в отца, со стрижеными, шишкастыми головами.
Хозяин
– Поговорить хотели бы с вами, Виктор Евгеньевич, – сказал Соколовский, поздоровавшись.
– Валюта!
Одного только слова, произнесенного нежно и настойчиво, было достаточно, чтобы жена Рязанцева и сыновья немедленно поднялись.
– Зачем же? У нас никаких секретов.
– Так лучше, – сухо заметил Рязанцев.
В передней все сразу замолкло. Мальчики наперегонки спустились по лестнице, и вскоре Соколовский увидел их в саду. Жены не было слышно – вероятно, притихла за перегородкой.
– Надеюсь, что вы правильно поймете нас, меня и Мишу… – проговорил Соколовский.
– Простите, – перебил его Рязанцев. – Где вы теперь служите?
Рязанцев рано стал терять волосы, и теперь лысина достигла макушки, удлиняя и без, того вытянутое лицо. Густые нависающие брови словно делили его пополам.
– Вы хотите спросить, кому служим?
Он в упор смотрел на Рязанцева, но тот равнодушно пожал острыми, чуть поднятыми плечами. Он был в старенькой, линялой ковбойке.
– Это меня не касается, – заметил инженер. – Я беспартийный, в партию не зван…
«Боится», – подумал Соколовский. И хотя настороженность Рязанцева была вполне объяснима, глухая неприязнь подымалась в груди Соколовского.
– Ну, а вы кому служите, позвольте спросить? – Соколовский намеренно повторил интонацию Рязанцева.
Инженер промолчал, только брови над серыми, окруженными синевой глазами поднялись и сразу же опустились. Соколовский смотрел на него с вызовом, мелькнула мысль, что Дугин прав – нечего было сюда соваться. Откуда у этого типа манеры старого, церемонного интеллигента, все эти «не зван» и прочее? На кушетке Соколовский заметил книгу «Теория корабля» с вложенными в нее мелко исписанными листами. Вот как: читает! Трудится! Поспевает за прогрессом! Немцы техническая нация, нужно быть на уровне, не отстать. Иначе кормить перестанут…
Хозяин усмехнулся, перехватив взгляд Соколовского.
– Думаете, позовут? – спросил Соколовский, кивнув на книгу.
– Кто знает, кто знает, – Рязанцев не давался, ускользал. – Время смутное, а я без дела не привык. – Он прикоснулся быстрой рукой ко лбу. – Эта штука тоже требует пищи и упражнений, как желудок, руки и ноги.
Снова томительная пауза.
– Да, так я все болтаю, а вы хотели сказать мне что-то важное.
Пришлось говорить начистоту – другого выхода не было. Рязанцев внимательно слушал, не мешая ни словом, ни недоверчивым или ироническим взглядом. Комната Рязанцевых выглядела убого, одежда и вид ее хозяев свидетельствовали о настоящей нужде. Но злость не проходила. Холодно, отрывисто Соколовский выкладывал все: о лагере, о неожиданной затее немцев, о возможном матче. Рязанцев только раз перебил гостя, спохватившись, что все стоят, усадил их,
– Сыграли бы разок, Виктор Евгеньевич, – попросил Скачко. Ему невмоготу сделалось отчуждение двух людей, к которым он был душевно привязан.
– Стар я, Миша. Вон какие у меня сыновья выросли.
– Один только раз, Виктор Евгеньевич! Ведь и мы больше играть не будем. Набьем им и уйдем! Мы еще встретимся с ними, только не на футболе. Помогите нам… – еще раз попросил он.
Миша волновался, шрам, рассекавший губы, еще больше побелел, Рязанцев, всматриваясь в его возмужавшее лицо, будто заново знакомился с парнем.
За перегородкой с грохотом упала кастрюля. И снова тишина, как будто некому ее поднять. Рязанцев понимающе улыбнулся.
– Вот и жена против. Валюта! – окликнул он. Никто не ответил.
– Набьете и уйдете! – Улыбка прибавила его лицу доброты, но была она печальная и снисходительная. – Хорошо, если набьете, но никто не поручится за это, Миша. Мы ведь тешили себя, что и вообще набьем, только сунься, а ведь не получилось… Не получилось пока. Фронт далеко. Вы уйдете, а я ведь останусь, останусь, – повторил он твердо, будто с вызовом, – с семьей останусь при любых обстоятельствах. – Он столкнулся с недобрым взглядом Соколовского и круто поменял разговор: – От меня теперь какой прок. Стар. Немощен. – Рязанцев действительно казался старше своих тридцати шести лет: к тому же у него не хватало четырех передних зубов. – Я ведь еще в сороковом бросил играть.
Это они знали. Мало ли бывало случаев, когда футболист бросал, а потом возвращался.
– Тут особое дело… – начал Миша. – Одна игра, только одна, но такой еще не бывало.
– Ищите молодых, – посоветовал Рязанцев.
– Хотелось бы с вами сыграть, – сказал Соколовский. – Мы бы вас центральным нападающим поставили. На любую позицию. И глаз ваш, тренерский глаз, нам нужен.
Инженер замахал руками: самопожертвование Соколовского не тронуло его.
– Центральный нападающий! Честь! Честь! Но у меня дыхания не хватит. Об этом и думать нечего.
– Сами выберете место, – домогался Скачко. – Мы на все согласны, Виктор Евгеньевич.
– Кончится война, – проговорил Рязанцев, снова повернувшись к окну, – сыновья будут играть. Они как раз подрастут.
– По-вашему, век воевать будем? – поразился Соколовский. Рязанцев пристально вгляделся в него.
– Долго. – В его глазах вспыхнул странный огонь, появилась пугающая одержимость. – Я подсчитал – пять-шесть лет будем воевать. Конечно, могут быть ошибки в ту или другую сторону, может появиться новое оружие, почти наверняка появится. Но все равно – пройдут годы.
– Что вы! – воскликнул Скачко, которому по молодости дороги жизни казались куда более простыми и короткими.
– Я взял линию фронта, грубо, по атласу. Взял примерную насыщенность войсками и техникой, минимальную, исходя из требований современной войны. – Он говорил серьезно, без враждебности или высокомерия. – Получились неслыханные цифры! Нужны годы, чтобы перемолоть, превратить в лом такое количество машинного металла, и, пока это не случится, будут воевать. У немцев хорошие инженеры, первоклассная промышленность – не станете же вы с этим спорить?