Тревожный берег
Шрифт:
— Рядовой Бакланов, товарищ капитан!
Глаза Воронина насмешливо блеснули. Вижу, мол, что Бакланов. Весь же бравый вид солдата как бы говорил: «Самое страшное на свете — смерть, а я собрался всего-навсего на губу».
Под мышкой свернутое полотенце — знает, что надо с собой брать. Воронин перестал ходить по комнате, еще раз взглянул на Бакланова, нахмурил рыжие брови;
— На гулянку, что ли, собрались? Три минуты сроку. Переодеться в рабочее хэбэ!
— Товарищ капитан, какое значение имеет, в какой… — начал
— Отставить пререкания! Трое Суток ареста!
Бакланов вздрогнул. Уже не двое, а трое суток ареста.
Как говорится, на всю катушку. Старшина укоризненно покачал головой и громко сказал:
— Да-а…
…В домике остались трое: Воронин, Русов и Опашко. Ротный сердито выговаривает, обращаясь то к обоим сразу, то к старшине Опашко:
— Вы, Кузьма Григорьевич, на Русова не кивайте. С него я спрошу, хотя он здесь без году неделя. А когда вы лично последний раз проверяли состояние матрацев?.. Это что, солома, по-вашему?
На широкой, чуть подрагивающей ладони Воронин держит горку соломенной трухи. В сердцах бросает ее, и вслед за упавшим мусором в воздухе долго держится заметная в лучах Солнца пыль. Опашко виновато гудит:
— За всем не уследишь… Могли бы они в июне накосить травы, пока она не зажелезила…
— Уследишь! Обязаны уследить! — покраснел, сердясь, Воронин. — Солдаты спят шут знает на чем. С этого вот неуюта, голуби мои, вся ерунда и начинается. Бакланов, думаете, не понимает, на чем ему мягче спать? Он предпочтет вашей трухе перинку. Небось и не ночует уже, а, Русов?
Обидно Андрею слышать такое, но стерпел. Только глазами блеснул.
— Ночью не убегал…
— Ну вот что… Завтра к четырнадцати часам доложить мне, что солома завезена, матрацы набиты, а вы, Русов, будьте поближе к людям. Сержант вы требовательный, я знаю, по вам надо быть в курсе всех солдатских дум и дел. Один все не охватишь. Сколачивайте коллектив. У вас сейчас есть в расчете люди, на которых вы, как командир, можете опереться? Есть? Кто? Кириленко? Раз. Далакишвили? Согласен. Славиков… Вы уверены? Он человек тонкий. Все? А Рогачев?
— С ним пока не совсем… Трудно в смысле взаимопонимания, а так все как положено выполняет.
— Ну что ж, опора немалая. Почти весь расчет… А Бакланов в совхоз утек? Утек. То-то, голуби мои! Статистика статистикой, а душа человека, его мысли — вот что главное. Где-то здесь мы не дорабатываем… Кто-то же знал, что Бакланов уходит. Может, даже и помогал ему или видел, но молчал. Вы должны знать этого человека. Не будет у Бакланова опоры — не надо нам стоять над ним сторожами. Добейтесь такого положения, чтобы не было почвы и опоры для нарушения. Ко мне обращайтесь, звоните! Помогу! Только хочу верить, что этот звонок о самоволке был с вашего поста последним. И самоволка последняя.
Русову тоже хочется верить, что так будет. Он подумал: «Нам известно, кто помогал Бакланову. Но ведь Славиков теперь Филиппу не помощник. Ни активный, ни пассивный. Сказать об этом Воронину? Нет, не сейчас…» И Русов заверяет:
— Сделаем все, чтобы на посту был настоящий порядок.
— Насчет комсомольского собрания и решения, по-моему, правильно. Жаль, замполит уехал на сборы, но вы почаще звоните, Русов. Понятно?
Воронин надвинул на брови фуражку. Разговор окончен, но Опашко что-то порывается сказать. Характер у Кузьмы Григорьевича такой, что любит он последний козырь употребить сам.
— Порядок на территории, товарищ сержант, оставляет желать лучшего. Почему банки с краской возле домика стоят? Почему на противопожарном щите нет ведра? Известку разводили? Кто позволил?
— Я же просил у вас емкость… — пытался объяснить Русов.
— Товарищ сержант Русов… — Опашко «поставил» голос и четко разъяснил, для чего на боевом объекте служит противопожарный щит. Дал указание немедленно освободить ведро.
…Вышли из домика. Возле тягача о чем-то беседовал с водителем Бакланов. Увидев командиров, поспешно затушил сигарету о теплую, отполированную землею гусеницу.
16
Обязанности помощника начальника караула выполнял низкорослый, хмурый, всегда чем-то недовольный младший сержант Надбайло. «Сержант из себя никудышный», — так решил Бакланов. Решил с первого взгляда — не сержант, а замухрышка какой-то. И форма на нем мешком сидит, и из себя шпендик. В представлении Бакланова, сержант должен быть ростом по крайней мере с Кириленко, ну, в крайнем случае, таким, как Русов.
Надбайло с первых же минут знакомства «исправил» о себе мнение. Он сказал:
— Вы приехали не к теще на блины и по коридору ходите энергичнее, не шаркайте ботинками.
Чуть позже, прежде чем ввести Филиппа в камеру, он приказал:
— Возьмите масленку и смажьте петли в третьей камере.
Бакланов буркнул:
— Ладно.
— Как то есть ладно? — взорвался от возмущения сержант. — Вы что, забыли, как положено отвечать? Если еще раз такое… учтите, добавим пару суток. Ишь какой орел нашелся!
Бакланов не стал возражать. Говорят, насчет «добавить» на гауптвахте очень даже просто.
Позванивая ключами, младший сержант ушел. Бакланов проводил его долгим, задумчивым взглядом.
В камере Филипп познакомился с рядовым Рахматуллаевым. Тот досиживал последний день. Филипп протянул руку, назвал себя.
Смуглое широкоскулое лицо солдата озарила приветливая улыбка.
— Салам алейкум! А я — Ахмед. Ты надолго? Три сутка? А совсем мал-мал. Моя десять сутка сидель.
— Десять? Ого! За что это тебя? — спросил Бакланов и, видя, что Ахмед стушевался, смекнул, с кем имеет дело. Сразу обрел уверенность и даже попытался шутить: