Тревожный месяц вересень
Шрифт:
– А вы не рискуете разве?
– спросил я.
– Два человека в охране - это что, надежно, да? И "кругляш" заедает. Пулемета не нашлось в районе?
– Не зарывайся, - сказал Гупан.
– Дерзишь.
– А я в "ястребки" не напрашивался. Уж если вы меня взяли, дайте повоевать.
– Дам,-сказал Гупан. Он обернулся к Серафиме: - Бабка, - сказал он, - в кого у вас этот байстрюк?
Не знал он бабки. Стоило ее только подначить. Она едва успела поставить на стол вторую сковородку яичницы со шкварками - охранники оживились, - как ее прорвало.
– Он байстрюк?
– спросила Серафима.
– Он не байстрюк. Он чертово отродье. Он же меня всю нервенную сделал. Воевать он хочет! Чтоб
– Вы его взяли, как голубка, лаской, а придет время, погоните, как голубя, со свистом. Только в вас и толку, что галифе широченные, на три зада хватит.
– Да, - сказал Гупан.
– Теперь я понимаю, в кого этот байстрюк.
– В матку!
– отрезала Серафима.
– Весь в Изабелку, трясця ее побери в ейном глубоком тылу.
– Надоела людям война, - сказал один из милиционеров, чтобы смягчить впечатление, произведенное яростными нападками на начальника.
Галифе у Гупана действительно были широкие. Но Гупан не обиделся.
– Узнаю Глухары, -сказал он.
– Ну до чего на язык талантливые. Джамбулы наши полесские... Сюда милиция и до войны не ездила. Боялась баб. У них же маузеры, а не языки. А уж депутату каково было здесь отчитываться! Некоторые седели от переживаний. Ты раскумекай, - повернулся он ко мне.
– Ты что думаешь, я из хвастовства взял с собой только двух человек? Из геройства? Нет у меня людей, дорогой Иван Николаевич. Все люди и все пулеметы остались в Ожине. Потому что - не для огласки будь сказано!
– банда Шмученки прорывается на запад. Мельниковцы. Двести восемьдесят человек, все обученные, и терять им нечего, понял? Мелкие села их не прокормят, так что есть опасения, что решат порастрясти Ожин с его магазинами. А людей у меня... В общем, немного, у меня людей. И до твоего Горелого руки у меня не доходят. А чего он сидит в УРе, Горелый?
– спросил он у самого себя, задумавшись.
– Чего он ждет?
– Пока Советская власть рухнет!
– рассмеялся милиционер.
– От фашистов не рухнула, может, от Горелого не устоит.
– Какие-то у него есть соображения, - продолжал Гупан.
– Горелый не дурак. Он бы мог в банду Шмученки войти и пробиться в Западное Полесье. Там бандеровцам вольнее. Но чего-то сидит под Глухарами.
– Может, любка держит?
– спросил смешливый милиционер.
– Нет. В его положении не до зазнобы. Хитрый, финик!
– Гупан повернулся ко мне, сказал доверительно, полушепотом: - Есть у меня думка, что не случайно экипажи бронетранспортеров погибли, а Горелый уцелел. Видишь ли, националисты, бандюги эти, хоть с фашистами дружбу водили, но тоже были себе на уме. И решили они, раз фрицы уходят, прибрать денежки и документы к рукам, для снабжения своих банд и агентов, которых пооставляли здесь... Похоже, что так... Очень даже возможно, что денежки у Горелого. Но почему он тогда засел возле Глухаров, ума не приложу. Может, после ожогов не поправился? Ведет он себя подозрительно тихо, в драку не лезет. Бережется!
– Да, тихо себя ведет, - кивнул я в сторону сеней, где лежал Абросимов.
– Ну, такого удобного случая бандеровцы упустить не могли, - сказал Гупан, помрачнев.
– Против Абросимова они ничем не рисковали. Поиздеваться над комсомольским активистом - это для Горелого... Но в настоящий бой этот гад ввязываться не хочет, ты заметь! Иначе давно бы он навестил Глухары... Видишь, даже два "ястребка" его пугают - не хочет получить пулю. Такое впечатление, что у него какое-то важное задание...
– Он задумался. Добавил: - В общем, Иван, сиди в селе. Наладь как следует охрану и держись. Освободимся немного от твоего Горелого рожки-ножки останутся. Он обречен. И исторически, и фактически,
– Я вот был вчера у Сагайдачного, - сказал я.
– Он тоже мыслит историческими масштабами. Вдаль глядит. А Абросимова убили.
– Знаю, что убили!
– сказал Гупан резко. Ложку он все-таки доломал. В одной руке остался черенок, в другой- хлебалка.
– И мне, а не тебе к его матери идти, понял? Да что идти! Мне ее вызывать на опознание трупа. И самому присутствовать, понял?
– Чего там опознавать, зачем?
– сказал я.
Милиционеры переглянулись. Видно, я задал дурацкий вопрос.
– Закон такой, - сказал Гупан.
– А зачем мы столько бумаг исписали? Счет будем предъявлять Горелому. Как положено.
Я пожал плечами. Милиции было виднее. У них в кабинетах лежали пухлые книги, и там все было расписано. На фронте мы никогда никакого опознания не проводили. Кому счет-то предъявлять? А может быть, после победы все подсчитают и предъявят счет? Тем, кто все начал? Наверно, есть закон и на это. Не может быть, чтобы все кончилось только их разгромом, чтобы не нашли главных виновников. Не народ же винить.
– Возьми-ка, - сказал я одному из законников, тому, что все еще возился с барабаном и, кажется, безнадежно испортил улитку, достал из-за печки два "рожка" и протянул ему.
– Неплохо у вас с боеснабжением,- сказал Гупан.
– Живем в лесу.
– У вас в лесу всего достаточно, - сказал милиционер.- В ваших лесах шесть глаз надо иметь: пара наперед, пара назад, пара набок.
3
Ночью Гупан долго не мог уснуть, кашлял и ворочался, топчан мой скрипел под его тяжелым телом. Я тоже не спал. Мы с охранником улеглись на полу, где блохи устраивали дикие налеты. Охранник чесался, время от времени тыкал меня в живот и кричал: "Заходи слева". Хорошо еще, что второму выпало стоять во дворе, на часах, а то бы, чего доброго, они стали командовать в два голоса. Милиционеры народ нервный - работа такая.
– Товарищ подполковник, - сказал я, - все равно вы не спите. Ответьте на один вопрос.
Он ничего не сказал, только потянулся к кителю, висевшему рядом с топчаном. Звякнула о пистолет зажигалка, вспыхнул огонек.
– Вот Горелый., и все они там, - продолжал я.
– Что их породило? Я Горелого плохо знаю. Был он коновалом, кастрировал кабанчиков, жил, наверно, не хуже других. Ну хорошо, может, он какую-то злобу таил. А второй "наш" фашистский прихвостень, Крамченко, на ферме возил корма. Никаких кулаков у него в родне не было, и Советская власть ничего плохого ему не причинила. Дети у него в школу ходили... Бесплатно им одежонку там, завтраки... Почему Горелый стал Горелым и его боятся и ненавидят? Неужели, если бы войны не было, он оставался бы обыкновенным мужиком, и я бы сейчас с ним раскланивался, может, встречались бы на свадьбе или крестинах, песни пели на пару. Не могу понять! С чего он вызверел?
– Фашизм, - сказал Гупан.
Он был весь окутан дымом, как подожженный пароход. Могучие легкие с хрипом и свистом гоняли воздух. Это была машина, давно работавшая на износ. Ни сна, ни отдыха у начальника районного ЧК, это уж точно. Охранник-милиционер- тот хоть беспокойно, с криками, но спал. И сон ему снился ясный, конкретный. Гремел бой, надо было заходить слева.
– Фашизм?
– переспросил я.
Есть люди, которые обо всем имеют настолько краткие и ясные суждения, что им достаточно слов-бирочек. Для них не существует сложных проблем. Скажут как гвоздь вобьют. Неужели Гупан из их числа? Досадно мне стало. Это, может быть, начальнику не всегда приятно иметь в подчиненных умницу, а подчиненному всегда хочется, чтобы его начальник был умным человеком. Об этом говорил мой маленький житейский опыт.