Трезвенник
Шрифт:
Я искоса взглянул на нее. Цветущая козырная дама с внушительным разворотом плеч, что было, как я уже убедился, фирменной маркой этой конторы. Черты были несколько грубоваты, однако достаточно привлекательны. Чиновничья деятельность подсушивает, но опыт подсказывал мне, что в юности Анна Ивановна была хоть куда. В ней было бесспорное, ярко выраженное демократическое обаяние. Должно быть, оно послужило фундаментом ее впечатляющей карьеры.
Но самое странное — я был уверен, что мы с ней когда-то уже встречались. Что-то бесконечно знакомое мерцало в ее коричневых глазках, напоминавших
— Ну что? — спросила она насмешливо. — Не признаешь? На себя не похожа?
— Вот это сюрпризец, — сказал я негромко.
— Выходит, не знал, к кому идешь? А я-то, умница, сразу смекнула. Не может быть таких совпадений. И имя, и отчество, и фамилия. Не говоря уж о роде занятий.
Она основательно изменилась с тех пор, как предстала мне в первый раз свежим непочатым калачиком сальской выпечки, степного обжига. И все-таки это была она.
И Анна Ивановна, в свой черед, меня изучала, неспешно разглядывала, хотела узнать того молодца, которому некогда поднесла (тот ли я подобрал глагол?) свое незапятнанное сокровище.
— Ну что же, хорошо матереешь, — сказала она. — Теперь ты мужик.
— А ты расцвела, — ответил я в тон. — Уже не ромашка — махровая роза.
Лесть моя была незатейлива, но Анна Ивановна чуть зарделась.
— Ужас, какая я была провинциалочка. За то и досталось.
— Да, — я кивнул, — была умилительна. Помню — увидел: сидит Аленушка. Скламши ручки и сжамши ножки.
Эти слова ее распотешили. Она снисходительно посмеялась. Потом озабоченно проговорила:
— Нынче для девушки девичья честь — живо от девичьей чести избавиться.
Это сказала никак не Аня, это сказала Анна Ивановна, ответственная за нравственный облик вверенной ей спортивной массы.
— Все правда, — я солидарно вздохнул, — нынешним до тебя как до неба.
— А ты и не понял, не оценил, — произнесла она с укоризной. — Такую девушку бортанул.
Я согласился:
— Был молод и зелен. Но ты не права. Оценить — оценил.
Этот патрон угодил в десятку. Память о своей дефлорации, как видно, была для нее священна.
— Что верно, то верно. Любились на славу. Конечно, я тебе благодарна. Нужно признать — твоя должница.
Я щедро сказал:
— Свои люди — сочтемся.
Она потрепала меня по щеке. Я мягко привлек ее к себе. Она неуверенно освободилась, опасливо покосившись на дверь.
— А знаешь, я маленько похвастаюсь. Вот-вот и защищу диссертацию.
Я восхитился.
— Ну ты у нас — сила!
Выяснилось, что, невзирая на бремя своих государственных обязанностей, она уже успешно заканчивает заочную аспирантуру Академии общественных наук. Ей даже выделили личную комнату в общежитии на Садово-Кудринской, чтобы семейные обстоятельства не отвлекали ее от работы. На финише нельзя расслабляться — уж это она знает с тех пор, как бегала средние дистанции. Что делать! Не ей привыкать к нагрузкам. Вся жизнь — сплошное преодоление. Но надо расти, нельзя останавливаться.
— А как на это смотрит твой муж?
— С пониманием. Сам под завязку занят. Бывает, что сутками с ним не видимся. Пономарев — генерал милиции.
Она вернулась к своей диссертации. Я чувствовал, что это и было ее
Я рассказал ей о Мельхиорове. Она закручинилась — не в подым! У разнесчастной Лужнецкой набережной просто ничтожный лимит жилья. Если б мой мастер был хоть гроссмейстер. Просто не знает, что и сказать.
С мягкой улыбкой я отвечал, что даже и десяток гроссмейстеров не стоят одного Мельхиорова. Все они вышли из Мельхиорова, словно из гоголевской шинели. Как на Атланте, на нем стоит вся наша шахматная школа.
Медленно гладя ее ладонь, я рокотал, что она, разумеется, мыслит как государственный деятель. Но, помня с незапамятных пор ее беспримерную доброту, а ныне узнав об ее анализе нашего нравственного кодекса, я не испытываю сомнений в том, что ее золотое сердце подскажет ей правильное решение.
Алея, как горизонт в час рассвета, она сказала с лирической дрожью:
— Умеешь, стервец, баб уговаривать.
Я удивленно развел руками — просто не знаю, как реагировать на незаслуженную хвалу. Но моя постная физиономия вряд ли ввела ее в заблуждение, тем более что я ее обнял.
Она с хрипотцой шепнула:
— Не здесь.
И, поймав мой вопросительный взгляд, выразительно усмехнулась:
— Квартиры, братец, за так не дают. Бесплатный только сыр в мышеловке.
Я понял, что за моего подопечного мне предстоит рассчитаться натурой.
После недолгого раздумья она решила, что мы увидимся у нее, в общежитии Академии. Почему предпочла она соединиться под сенью Общественных Наук, а не в моем холостяцком приюте, мне не до конца было ясно. То ли боялась, что генерал пошлет следить за своей супругой какого-нибудь динамовца в штатском, то ли хотела остаться хозяйкой — я не углублялся в детали.
В назначенный час я был на Кудринской, неподалеку от Планетария. В будке восседала охрана. Старший, полистав свой реестр, выдал мне пропуск, сделав на нем надпись: «для совместной работы». Я поднялся по темноватой лестнице. На этом греховном пути мне встретились два аспиранта — приветливый негр кофейной африканской расцветки и смуглый афганский человек. Вот здесь их начиняют взрывчаткой нашего передового учения и запускают в их дальние страны — из искорок там возгорится пламя. Я прошел по большому тенистому холлу, свернул в гостиничный коридор и постучал костяшками пальцев в пронумерованную дверь. Мимо чуть слышно прошелестел хрупкий миниатюрный вьетнамец.
— Можно, — услышал я ее голос.
Комната была небольшой, а обстановка вполне аскетичной. Стол, холодильник, шкаф, телевизор, кроме того — кресло и стул. Кровать не широкая, но просторная
— крепкое надежное ложе. Все условия для совместной работы.
Она спросила:
— Ну, как добрался?
— Бдительно тебя охраняют.
Она прыснула и начала раздеваться.
Стараясь от нее не отстать, я мысленно сравнивал Анну Ивановну с Аней, и сопоставлял ту и эту. Бегунья на средние дистанции несколько утратила форму, но все же смотрелась совсем неплохо. Мой сальский колосок, разумеется, потяжелел, но это была добротная урожайная тяжесть.