Три Анны
Шрифт:
– Чудится мне, что меж сосен верховой на вороном коне пробирается, – бесцеремонно оборвала музыку Аниной души няня Анисья, тревожно дёрнув Анну за рукав. – Глянь туда. У тебя глаза молоденькие, востренькие. – Она указала в направлении серой скалы, мокрой от сочащихся из расселин ручьёв.
Привстав в повозке, Аня напрягла глаза, осматривая каждый кустик вблизи тракта. Тишина.
– Да нет, няня, тебе померещилось.
Опустившись на сиденье, Аня вспомнила, что и по дороге в Олунец параллельно с ними, лесом скакал таинственный всадник. Или тоже
Каждую субботу над всем Ельском стоял чёрный дым и растекался запах гари – топились бани. В отличие от большинства соседских бань, баня в доме Весниных была сложена по-белому, с печью.
– Нешто это баня? – недовольно морщилась Анисья, глядя, как работница носит воду в десятивёдерный котёл, вделанный в плиту. – Баня должна быть с каменкой, просмолённая, духмяная. В такой все хвори сгорают. А в белых банях токмо баре парятся, да и то те, что замараться боятся.
Ельчане в банях парились долго, истово, всем семейством, благо берёзовых веников в каждом доме хранился изрядный запас. Сначала, по первому пару, шли мужики, за ними тянулись бабы с малолетками, а уж потом, по последку, ползли старухи погреть старые косточки. После бани, распаренные и благостные, усаживались чаевничать. Людишки попроще наливали дешёвого плиточного чая из медного чайника, ну а кто побогаче – тот пил из самовара, да не какую-нибудь мешанину из чайного листа, а первостатейный чай «Караван», привезённый из самой заморской Индии.
В доме Весниных посреди стола стоял самовар красной меди знаменитой фабрики братьев Ломовых, купленный на ярмарке в Новой Ладоге лет пять назад по цене 90 рублей за пуд. Знатный самовар, с двуглавым орлом на донышке. Рядом с самоваром стряпуха Матрёна старательно выставляла большое блюдо с пирогами. Для барышни – с тёртыми яблоками, для Анисьи – с изюмом, а самого хозяина всегда ждал рыбник с луком.
Но в эту субботу душевного чаепития не получилось. Веснин сел за стол чернее тучи. Он дождался, когда Анна с Анисьей поедят, отщипнул кусочек рыбника и мрачно пристукнул кулаком по столу:
– Даже не знаю, как тебе, Аннушка, и сообщить недобрую весть. Но скрывать не стану. Новая беда в Олунце: убит купец Воронов. С казной в Петрозаводск ехал.
– Воронов?! Ермолай Поликарпович?! – вскакивая из-за стола, закричала Аня, что есть силы сжимая руки перед грудью, – Маришкин отец?! Как же так?!
– Говорят, ехал в банк. На него разбойники напали. Он и умер на месте. Уж и похоронили, скоро девять дней справят.
Аня бессильно опустилась на стул, чувствуя гнев и бессилие. Весёлая болтушка Маришка Воронова была её лучшей подругой. В пансионе они с ней спали на соседних кроватях, вместе делали уроки, гуляли, делились девичьими секретами. С ней они тайком от классной дамы покумились на зелёные святки, трижды целуясь через венок, свитый из молодых ракитовых ветвей. А в пятом классе, в честь вечной дружбы, Аня выцарапала на нижней стороне подоконника в спаленке их имена: Марина и Анна.
Рано оставшись
Надобно помочь подруге, а ещё лучше пригласить её в Ельск, чтоб хоть немного сгладить боль от страшной потери.
Аня отчаянно посмотрела на отца:
– Батюшка, позволь взять Маришку к нам.
– Это само собой, – отец согласно положил ей руку на плечо и, яростно понизив голос, прошептал: – Попадись мне в руки этот душегуб, я бы ему шею, как бешеной лисе, вывернул.
Глядя на побелевшее лицо отца, Аня решительно предложила:
– Раз полиция ничего сделать не может, давай мы поймаем разбойников! А что? – она выпрямилась, напряжённо думая, как бы уговорить отца, чтобы он согласился на её план. – Посуди сам: разбойники нападают на одиноких путников. Если я поеду на двуколке в Олунец якобы одна, а внизу под рогожей полицейский с пистолетом спрячется? Девушка, да ещё купеческая дочь – добыча лёгкая, разбойник наверняка позарится напасть. Полицейский выскочит и повяжет преступников.
От предложения воспитанницы Анисью подбросило вверх, словно затычку из бочки с забродившим квасом:
– Не пущу! – няня раскинула руки в стороны, загородив собой дверь так, как будто Анна немедленно собралась в опасную дорогу. – Что удумала! Мыслимое ли дело, девке на выданье разбойников ловить! А ты что сидишь как пень, Иван Егорович! – её палец грозно ткнул в направлении растерявшегося Веснина. – Скажи своё отцовское слово. Ты виновен в таких речах!
В тебя! В тебя она вся пошла! Вспомни ельские пожарища! – затопала ногами Анисья, не сдерживая себя от гнева и страха за любимое дитятко.
– Анисья, Анисья, успокойся, никогда я Анне не позволю так своевольничать, – попытался урезонить расходившуюся няньку Веснин.
Нянька чуть охолонула, тяжело дыша уставилась на дверь, за которой мелькало лицо швейки Проклы.
– Купеческое слово дай, что не пустишь Аннушку своевольничать! А то знаю я вас, Весниных.
– Обещаю.
Не глядя на охающую Анисью, Иван Егорович посмотрел в глаза дочери:
– Глупости выкини из головы, а то запру в светлице, помяни моё слово. А Маришке завтра же пошли письмо с нарочным, чтоб приезжала. Пошлю за ней Стёпку с охраной. Будет у меня две дочери.
После страшной новости о смерти Воронова сидеть дома за самоваром Аня не могла. Ей казалось, что в комнатах совсем нет воздуха. Пробормотав извинения отцу, она выскочила в сад, захлебнувшись с порога свежим ночным ветром. На месте не стоялось. Молодое тело требовало движения, а душа успокоения, которое никак не наступало.
– Маришка, Маришка, подруженька моя любимая, ой, горе-горюшко, напала на тебя беда-кручинушка неминучая, – по-бабски причитала Анна, не в силах сдержать слёзы.
Вспомнилось, как истошно голосят на погосте плакальщицы, будто стальными крючьями, раздирая душу стонами.