Три билета до Эдвенчер
Шрифт:
— Да неужели? — переспросил Боб. — Смешно, ей-богу! Если головастик такой огромный, какая же лягушка из него вырастет?
— Говорю тебе, головастик, — настаивал я. — Вот взгляни.
Я запустил руку в сачок и извлек оттуда странное существо. Боб посветил на него фонарем. Да, это действительно был головастик — самый крупный, самый жирный из всех, каких мне когда-либо доводилось видеть. Он был дюймов шести в длину и с крупное куриное яйцо в обхвате.
— Да не может это быть головастиком! — возражал Боб. — Это что угодно, только вовсе не головастик.
— Ей-богу, головастик. Вопрос вот в чем — у какой амфибии бывают такие?!
Мы стояли, вылупившись на небывалого головастика, который резво плавал в стеклянной банке, куда мы его посадили. Я усиленно напрягал свою память, — ей-богу, я; где-то читал о столь чудовищных головастиках! Я ломал
— А, вспомнил! — сказал я. — Это «удивительная лягушка»!
— Какая-какая?!
— Удивительная лягушка. Помнится, я где-то читал о ней. Ее так называют потому, что у нее головастик, развиваясь, делается не из маленького большим, как у других амфибий, а наоборот.
— Каким образом? — спросил Боб, окончательно сбитый с толку.
— Очень просто: большой головастик делается все меньше и меньше и превращается в среднего размера лягушку.
— Ха-ха-ха, ну не смешно ль? — сказал Боб. — Должно же быть наоборот!
— Вот то-то и оно-то! Потому ее и называют «удивительной», а то и «парадоксальной» [12] !
Боб на секунду задумался.
— Сдаюсь, — в растяжку произнес он. — Ну, а как выглядит сама-то лягушка?
12
Речь идет о виде псеудис (Pseudis paradoxa), иначе удивительная лягушка. См. Жизнь животных. М., Просвещение, 1969. Т. 4, ч. 2. С. 87.
— Ну, помнишь тех маленьких зеленоватых лягушек, которых мы с тобой ловили еще в Эдвенчер? Тех, размером с наших английских? Ну так вот, по-моему, это они и были, только мне это тогда и в голову не приходило.
— Нечего сказать! — выдавил Боб, задумчиво косясь на сногсшибательного головастика. — Ну что делать, придется поверить тебе на слово!
Мы с новой силой принялись орудовать сачком, и к тому времени, когда каноэ вернулось, у нас в банке плавали еще два столь же огромных головастика, что давало нам повод несказанно гордиться собою. Вернувшись в хижину, мы хорошенько рассмотрели нашу добычу при ярком свете. Головастики как головастики. Если не брать во внимание огромную величину — ничем не отличаются от тех, которых по весне в любом английском пруду сколько душе угодно. Только они не черные, а зеленовато-серые, в крапинку. Хвосты у них с прозрачными краями, словно тронутое ледком окно, а надутые губки до того забавно выпячивались вперед, будто хотели одарить нас поцелуями! И все-таки при мысли о том, что странные штуковины, которые так резво плещутся у нас в банке, — всего-навсего головастики, становится как-то не по себе. Представьте-ка что, гуляя по лесу в один прекрасный день, вы столкнетесь носом к носу с букашкой величиной с терьера или со шмелем размером с черного дрозда! Душа ведь уйдет в пятки правда? Они вроде бы и самые обыкновенные, но оттого, что они фантастических размеров, у вас глаза на лоб лезут от изумления и вы невольно спрашиваете себя, не сон ли это.
Так или иначе, но эти, как хотите назовите — удивительные, парадоксальные ли — лягушки вызвали в нас столько энтузиазма, что мы, с трудом дождавшись ночи, рванули на прежнее место. Чего только не набрали с собой — и сачки, и банки, и прочие снасти. Ловись, амфибия, большая и маленькая. В первые же полчаса поймали еще двух Even'x frods, потом — после длительного ковыряния сачком по дну — еще одного гигантского головастика, а дальше дело что-то застопорилось. Боб закинул сачок — одна тина и трава. Итак три часа кряду! Тем не менее Боб на теряя надежды на успех рьяно прочесывал сачком дно протока, я же счел за лучшее поменять место дислокации. Пройдя вниз по течению, я набрел на неглубокий притом чуть пошире дренажной канавки, сплошь засыпанный листвой. Решив попытать счастья здесь, я позвал Боба, но чем дальше мы шли вверх по течению, тем больше убеждались, что живность тут еще большая редкость, чем там, откуда мы ушли. Отчаявшись, я устроил перекур, а Боб упрямо продолжал работать сачком, словно землечерпалка. Вот он в очередной раз вытащил сачок, как всегда полный размякших от воды листьев, вытряхнул их на берег. Но что это? Вместо того чтобы снова погрузить сачок в воду, он уставился на кучу листьев и вдруг, отшвырнув сачок, с радостным визгом начал в них копаться.
— Что у тебя там? — спросил я.
Боб схватил что-то в пригоршню
— Вот это да! — кричал он. — Вот это да!
— Так что же это?
— Жаба пипа.
— Да ну! — недоверчиво сказал я.
— Не веришь — поди посмотри, — сказал Боб, сияя от гордости.
Он раскрыл ладони, и тут я увидел его находку. Странное, безобразное, плоское как блин существо, вроде обычной бурой жабы, по которой прокатился паровой каток, морда острая, глазки миниатюрные, короткие тонкие лапы торчат, будто прутики, по одной в каждом углу квадратного тела, с виду окоченевшего, словно труп.
Боб не ошибся — это и в самом деле оказался крупный самец пипы, пожалуй, самой экстравагантной амфибии на свете. Волнение и гордость Боба были не напрасны — с нашего первого дня в Гвиане мы пытались их раздобыть, но безуспешно. И вдруг здесь, в самом, казалось бы, неподходящем месте, когда мы и думать забыли о пипах, отыскали-таки одну! Любой сторонний наблюдатель счел бы нас за блаженных, глядя, как мы, найдя такую уродину, сияем от радости и поздравляем друг друга. Всякий другой на нашем месте счел бы подобную находку дурным предзнаменованием и с отвращением выкинул бы вон. Когда наше возбуждение чуть улеглось, мы ревностно взялись за работу и принялись протраливать каждый дюйм маленького протока, перебирая, словно старатели, гниющие листья и наваливая их кучами на берегу. Наше усердие было вознаграждено с лихвой — в какой-нибудь час мы поймали еще четырех таких уродин. Но больше всего радости доставила нам самка с икрой — этой находке не было цены, потому что самое необыкновенное в пипе — это способ выведения потомства.
Брачный период у большинства видов лягушек и жаб проходит так. Самец и самка сходятся вместе; кавалер в порыве страсти обхватывает самку «под мышками» и продолжительное время остается у нее на спине, сжимая в брачном объятии. Впоследствии самка мечет икру, а самец оплодотворяет ее. У пип же этот процесс происходит несколько иначе. Кавалер забирается на спину дамы и обхватывает поперек груди, как у всех. Но перед самым моментом, как произойти процессу икрометания, самка выпускает из ануса длинный трубкообразный яйцеклад и загибает его себе на спину, просовывая под брюшко самца. Последний принимается елозить по спине самки, выдавливая икру из яйцеклада так, что икринки неровными рядами укладываются на спину самки и застывают на ее коже, как приклеенные. В начале брачного периода кожа на спине самки становится мягкой и пористой, так что после оплодотворения икринки словно бы вдавливаются в кожу, образуя углубления в форме чаши. Затем верхняя часть икринок, выступающая над поверхностью кожи, затвердевает, и на первый взгляд кажется, будто жабе поставили банки. Фактически самка пипы носит свое будущее потомство в крохотных кармашках на спине. В этих-то кармашках икринки становятся головастиками, а головастики — жабами. По завершении этой последней стадии развития крохотные жабы откидывают крышку — и выскакивают из мамашиного кармашка на свободу в огромный опасный мир.
Самка, которую мы поймали, по всей видимости, лишь недавно отложила икринки, так как крышки были еще мягкими; но шли неделя за неделей, кожа на спине становилась все более пористой, словно пораженная проказой, а кармашки стали еще более выпуклыми. Вполне естественно, мы с Бобом ждали с большим нетерпением того исторического момента, когда крохотные жабы смогут покинуть материнскую спину — и вот этот момент настал, когда мы возвращались на пароходе в Англию и находились где-то посредине Атлантики.
…Жабы были размещены в банках из-под керосина и находились, как и вся коллекция, в трюме. Первое указание на то, что среди амфибий назревает счастливое событие, я получил в одно прекрасное утро, когда пришел сменить им воду. Крупная самка возлежала, тяжелая и разбухшая, в своей обычной позе, распластавшись по поверхности воды. По первому впечатлению могло показаться, что она уже несколько недель как сдохла и начала разлагаться. Я внимательно осмотрел ее — как делал всякий раз, чтобы убедиться, что она и взаправду не сдохла — и вдруг заметил у нее на спине некое странное шевеление. Я пригляделся — и вот что мне открылось: прямо из спины жабы высовывается и помахивает, будто в знак приветствия, крохотная лапка. Я понял: вот и настал великий момент! Я пересадил явно безразличную ко всему происходящему мамашу в отдельную банку и поставил ее так, чтобы иметь возможность не спускать с нее глаз во время работы. Я был необычайно взволнован и не простил бы себе, если бы хоть минута этого уникального процесса родов прошла мимо моих глаз.